Сергей Кочергин - Деревянные волки

— Не надо. Я знаю, ты очень красивая, я тебя очень люблю.

— Врешь ты все. — Она оттолкнула его от себя. — Уйди! Я не хочу тебя видеть. Ты деревянный, ты не человек. Уйди, я боюсь тебя. Нельзя очень любить вдруг.

Сашка отошел в сторону. Опустившись на колени, она снова стала креститься:

— Боже, Боженька, прости меня. Я не ведаю, что творю. Я не знаю ни одной молитвы, может, я и крещусь неправильно. Боженька, пошли мне ребеночка, я буду всю жизнь благодарить тебя. — Голос ее дрожал.

Вернувшись к ней, Сашка опустился рядом на одно колено:

— Тань.

— Уйди-и-и! — прокричала она, сверкнув черно-красными глазами. Эхо откликнулось где-то на хорах и под куполом.

Догорела одна свеча и выпала из Сашкиных рук. Вторую он протянул Татьяне — она покорно взяла ее.

В воздухе все еще летало ее последнее «и» — «и-и-ии».

Перекрестившись, Сашка поднялся с колен и попятился в темноту — в самый дальний и темный угол.

Татьяна тоже медленно поднялась, застегнула пуговки на рубашке, высоко подняла догорающую свечу и пошла к иконам. Лежавший на полу фонарик освещал то место, где она стояла на коленях.

Я почему-то был уверен, что Сашка в это время вспоминает Остапа и щенка, которого он грозился утопить, потому что тот был свидетелем его «молитв» и еще: «Если бы Богом была женщина — все было бы по-другому… Ты ни Бога, ни черта, ни женщину еще не знаешь…».

Когда пламя коснулось пальцев и свеча выпала из Татьяниных рук, Сашка вынырнул из темноты, взял в руки фонарик и подошел к ней.

— Обожглась? — спросил он.

— Нет.

— Тебе плохо?

— Нет.

— Что случилось, в конце-то концов? — Он трясонул ее за плечи.

— Бог, оказывается, есть, — шепнула она дрожащим голосом.

— Что? — переспросил он, осветив ее лицо.

— Бог есть, — повторила она, — он услышал меня, он послал мне ребеночка.

— Тань, ты меня, конечно, извини, — он опустил руку с фонариком, — но я уже боюсь тебя, я отказываюсь тебя понимать.

— Сам ты дурак. На, посмотри, посмотри, если не веришь. — Она подняла левую руку и разжала кулак — на ладони лежал маленький человечек, вылепленный из хлеба. — Мне, наверное, его нужно съесть — и тогда у меня будет маленький ребеночек. — Она снова сжала кулачок и после долгой паузы добавила: — Меня знобит. Здесь каменный пол.

Прижалась к Сашкиному плечу и сказала уже почти шепотом:

— Там, на иконе, на руках Божьей Матери, знаешь кто?

— Кто?

— Нет, не скажу. Ты не поверишь. Там мой сын.

— Тань, успокойся, — шепнул Сашка почти чужим голосом. — Я уже не могу не верить тебе. Я уже боюсь смотреть на эту икону.

Я тоже поверил ему — они были в таком состоянии, что каждый мог говорить что угодно, а другой в это время мог в это верить без сомнений.

— Я хочу отсюда уйти, — сказала она, еле сдерживая дрожь в голосе. — Мне холодно.

— На улице ночь, ливень, нам некуда идти, до рассвета не больше часа, — ответил Сашка. — Я предлагаю забраться на хоры — там деревянный пол, там есть широкая лавка. Там все другое.

Вскоре они были уже на хорах и сидели рядышком на широкой скамье.

Деревянный пол мне тоже нравился больше, чем каменный.

— И все же Бог есть, — не успокаивалась Таня. — Он послал мне хлебного человечка. Он забрал у меня сына и послал хлебного человечка. Я его съем, и у меня родится божий сын. — Она всхлипывала и вытирала слезы обратной стороной ладони. — Наша Таня… громко плачет — уронила в речку мячик…

— Таня, Танечка, перестань, не плачь…

Если бы три дня назад Сашке кто-нибудь рассказал, что он ночью будет говорить такие слова, он бы, наверное, рассмеялся.

— А хочешь, мы съедим его вместе? — шепнула Таня.

— Нет, — почти испуганно ответил Сашка.

— Ты не хочешь съесть со мной кусочек хлеба?

— Это, это не совсем хлеб.

— Все, человечка больше нет, — после небольшой паузы сказала Таня. — Остался один глупенький мальчик, который думает, что Танька сошла с ума. — Она прикоснулась губами к его уху. — Это ты, глупенький мой, это ты сходишь с ума.

Он обнял ее и стал целовать, наверное, обжигая губы. А губы, наверное, были соленые.

До этой ночи я видел многое, но, наверное, этого было мало, чтобы до конца понимать все, что происходило с ними. Мне показалось даже, что они знают нечто такое, чего не знаю я. А я даже не знал, умеют ли целоваться со слезами на глазах настоящие лесные волки.

Сашка тоже заплакал. Таня почувствовала это щекой и сама стала вытирать ему слезы. Он целовал ее губы, руки, шею. А когда прикоснулся губами к груди, вдруг сказал: «Ма…».

Она вздрогнула: «Нет!»

— Маленькая моя.

— Нет! Нет! Его нет, — шепнула она на одном выдохе. — Его просто придумали, чтобы было легче умирать.

— Кого? Кого нет? — Сашка вытирал ее слезы руками, щекой, губами.

— Бога нет, и никогда не было. Мне страшно. Я не хочу умирать. Мы случайно появляемся в этом мире и, ничего не поняв, уходим из него, а потом исчезаем, когда про нас все забудут, и когда мы сами забудем, что видели однажды деревья, солнце и таких же, как мы, человечков.

Сашка молчал.

— Ну вот и спели… в четыре ручья, на церковных хорах. Прости меня. Я хочу побыть одна. — Она отодвинулась в сторону. Встала. — Я посижу рядом на ступеньке. Можно?

— Можно.

В фонарике садилась батарейка. Сашка лег на лавку, заложив руки за голову, потом скрестил их на груди.

— Тань.

— Я здесь, спи.

— Мне хочется говорить нежные слова.

— Наступит утро — и все пройдет. Спи.

Фонарик окончательно потух, и Сашка тоже потихонечку «потух» и, невзирая на все ночные «потрясения», тихо уснул. Молодой, здоровый организм просто съел эти «потрясения».

Трудно признаться, но я тоже «уснул». Такого у меня еще не было, а может, и было, но очень давно. А еще мне снилось, что я был маленьким мальчиком и летал над каким-то маленьким городом и рассыпал маленькие беленькие и розовые цветочки. Это были цветы черемухи, акации и яблони, но все эти цветочки почему-то пахли яблоками.

Я «проснулся» за несколько секунд до того, как проснулся Сашка — он лежал на широкой лавке, скрестив руки на груди. Некоторое время он бездумно смотрел в потолок, потом вдруг вскочил, побежал вниз по лестнице, вышел из церкви — за воротами несколько стариков устанавливали маленький гробик на подводу.

Неизвестно откуда появился дряхлый старик-сторож, он демонстративно заглянул Сашке в глаза и погрозил ему кривым пальцем:

— Я все знаю, все видел, антихрист ты. Убить тебя мало. На вот, забери. — Он протянул ему Танькины туфельки.