Сергей Кочергин - Деревянные волки

Голос из толпы «вдруг» оборвал «оратора»:

— Эй, ты, Борис Годунов! Кончай спектакль, спать иди. Я сказал: хватит ломать бутафорию, спать иди, пока не поздно.

Борис замер, слегка приподняв подбородок вверх, как будто в спину ему был брошен незримый дротик. Потом руки его проделали какое-то необъяснимое движение — как будто он держал два больших, очень быстро тяжелеющих арбуза, которые все же выпали, — и он медленно повернулся к толпе, пытаясь рассмотреть обидчика.

Обидчиком был местный участковый, который уже выходил из толпы по пожарному шлангу. На нем были почти такие же, как у Михалыча, галифе и такие же, как у Сашки, галоши. Милицейская рубашка была расстегнута на три пуговки, «загнувшийся» галстук висел на скрепке. На поясе — ремень с кобурой.

Участковый подошел почти вплотную к Борису и сказал:

— Закругляйся! Я, между прочим, при исполнении.

— А мне по барабану, — ответил Борис, — при исполнении ты или уже на пенсии кабуру донашиваешь. Сам, между прочим, уже врезанный и не по форме одетый. Представь свое фото в районной газете в таком виде: галоши, вместо галстука — «указатель»…

— Заткнись, — процедил сквозь зубы участковый.

Но Борис не унимался:

— А под фото — крупными буквами: «Лучшие члены наших внутренних органов».

— Последнее предупреждение тебе, — еле сдерживая себя, шепнул участковый. — Закруглись, я сказал. Людям спать положено.

— Положено? — переспросил Борис. — Комендантский час, что ли? Военное положение? Да у меня, может быть, трагедия на личном фронте. Имею я право на трагедию, невзирая на время суток? Я ее честным трудом заработал. — Он зачем-то показал «как вертят большую баранку».

В это время пожарник, сматывая шланг, «застрял» между Борисом и участковым, качнулся грузным телом в обе стороны, «прокладывая путь»:

— Па-а-сторонись.

— А ты, какого черта машину не по назначению используешь? — спросил милиционер.

— А это уж не твое дело, товарищ младший лейтенант. В Уставе не написано, где бочку наполнять. Бочка должна быть полной.

Не произведя никакого впечатления на пожарника, участковый снова «вернулся» к Борису:

— А ты собирай чемоданы и дуй в свою Москву, не мути народ.

— Вася, ты же взрослый мент. Рога нацеплю — и в Москву? Кто же меня в таком виде на дорогу пустит? Я уж лучше здесь по сопкам буду бегать.

Сейчас я даже не могу вспомнить, где был Михалыч в то время, когда Борис разговаривал с участковым, но он вдруг снова появился и сказал:

— Боря, успокойся, все мы не ангелы.

Но Борис уже никого не слышал (и ангелы его не интересовали), он уже шел за пожарником, дергая его за брезентовый рукав:

— Вань, Ваня-а! Ну что, все до последней капли засосал?

— Можешь проверить, — ответил тот, не поворачиваясь.

— Дегустатора нашел. Я хоть и пьяный, слегка, но бестолковка моя не хуже твоей водокачки работает. Поехали рассчитываться, — сказал Борис. Но вдруг «сорвался» и с криками: «Держите меня! Ну, я тебе сейчас устрою!» — бросился в толпу и вытолкнул на свет, к колодцу, Сашку, укутанного в белую простыню.

Сашка боялся отпустить простынь и поэтому почти не реагировал руками на грубые толчки. Иногда простынь почти падала на землю. После каждого толчка в грудь Сашка делал несколько шагов назад, пока не уперся спиной в колодец.

— Ты что, козел, — не успокаивался Борис, — совсем совесть потерял? Или проститься пришел?

Между ними «вклинился» Михалыч:

— Боря, опомнись, протри глаза. Это совсем другой человек. Это мой родственник. Последним автобусом приехал. Опомнись!

— Я тоже приехал последним автобусом, но такого там не видел. — Борис пристально рассматривает Александра. Отходит от него на несколько шагов и смотрит со стороны. — Ошибся. Извините, дядя.

— А почему именно дядя?

— Ну, не тетя же, — раздраженно ответил Борис. — Какого черта в простынь замотался? Или тоже в бегах?

Сашка с недоумением посмотрел на Михалыча как на «организатора простыни».

Михалыч развел руками: «Так уж получилось».

— Михалыч, почему родственник в простынях? — требовательно спросил Борис.

— Извините, думали, День Нептуна сегодня — пришли в колодце искупаться, — «погорячился» Михалыч.

— А вот этого, — Борис написал в воздухе указательным пальцем четыре больших единицы, — я тебе никогда не прощу.

— Не заводись. Приходи завтра в гости, все вопросы снимем. — Михалыч дружески похлопал Бориса по плечу.

— Пусть он сначала простынь сымет. Сначала думал, доктор, потом смотрю — друг семьи.

— Эй, клоуны! — раздался голос участкового, усиленный репродуктором. — Расползайтесь по норам, я сказал!

— Боря, труба зовет. Отпусти машину. — Михалыч даже сделал движение, показывая, куда нужно идти Борису.

— Да понял я, понял, — ответил тот и после небольшой паузы добавил: — Народу хотел слово сказать.

— Говори, только не плачь — завтра будет стыдно.

— Народ! — Борис поднял голову и увидел только трех старушек.

— Это остались те, у кого нет телевизора, — шепнул Михалыч. — Им ты можешь рассказывать все, что угодно, даже про лебединую верность.

— Да идите вы! — Борис развернулся и пошел к машине.

Потом он что-то долго объяснял участковому, сидящему в кабине. Оба они «агрессивно» жестикулировали. Борис несколько раз прикладывал руки к голове, изображая рога. Вскоре машина уехала, увозя и Бориса, и участкового.

Сашка тоже незаметно исчез с освещенного пятачка.

У колодца остались только Михалыч и две старушки. Они тихонько перешептывались между собой, по очереди зачем-то заглядывали в колодец, вздыхали и тревожно поворачивали иногда головы и бездумно смотрели куда-то в темноту.

На освещенном пятачке вдруг из темноты появился юноша с магнитофоном на шее и в мотоциклетном шлеме на голове. Он по-деловому поздоровался с Михалычем за руку и обратился к старушкам:

— Девочки, что случилось?

— Не твоих мозгов дело, — хором ответили старушки.

— Очень хорошо, что не моих. — Парень заглянул в колодец и крикнул: — Эге-гей!

— Не отвечает? — спросила одна из старушек.

— Мне нет, а вам уже должен, — ответил паренек и хихикнул.

— Изойди, сатана, — потребовала одна из старушек.

Михалыч взял парня под руку:

— Понимаешь, Леша…

— Только не надо рассказывать, что в речке воды не хватает, чтобы пожары тушить, не детский сад — понимаю. Я, между прочим, здесь раньше всех был. И даже первую серию видел. Видел, как Оксану из колодца доставали.

— Ну и как? — оборвал его Михалыч.

— А вот так. Красивая она слишком для нашей деревни. Мне ее жалко.

— Жалко? — почти удивился Михалыч.