Алексей Камышинцев - Начало осени

Выпить? На выпить, чтоб вволю, никаких денег не хватит, сколько на свою глотку ни работай. Куда больше обломится, если потереться с утра на планерке, пострелять мелочишки у магазина, раскрутить кого-нибудь на пузырек… Взять хоть сегодняшний день — время еще и одиннадцати нет, а он к четвертой бутылке скоро приложится. Заработай-ка столько! Да и пить в последнее время он стал куда меньше. Видно, организм ослаб…

«Точно, беляк меня хватит, — подумал Колька. — Три дня крошки во рту не было. И есть не хочется, на витрину смотришь — противно становится… Как нынешнюю ночь перебыть? Опять в потолок таращиться, а под утро сны глядеть? Нужно обязательно на флакончик наскрести и затарить его на ночь…»

…Самое страшное и тяжелое для алкаша время — ночь. Днем он среди людей, что-то скоробчит, где-то урвет глоточек или выпросит. Не дадут помереть. А вот ночью… Ночью он в комнате один. Сна нет, чуть слышны какие-то голоса — то ли в кухне, то ли за стенкой. Накатит чуткая дрема, и вдруг из нее выглянет такое лицо, что в ужасе подскочит алкаш на своей подстилке. На лице этом между носом и ртом ладонь положить можно, а в глазах вместо зрачков дырочки пустые. И этими пустыми дырочками лицо прямо в душу ему глядит.

Успокоится, горемычный, отдышится, приляжет опять. Засыпает… Вдруг как вздернется — фу, черт! — крыса прямо у щеки на подушке пригрелась, теплая… Где ж она? Опять померещилось? А может, и вправду была крыса, ведь в хате-то как на помойке…

Тут ох как нужна бутылочка! Соточку выпьешь — не водки, где уж, хоть бы шафранцу, — и сразу отпустит, съежится тревога, наплывет легкий сон. Одной соточки мало, пропусти вторую, но не спеши, не торопись опорожнить пузырь! Экономь, растягивай, так как самое страшное лицо и самая большая теплая крыса с мокрым хвостом могут явиться тебе лишь под утро. Не спеши…

Татьяна не показывалась, видно, стояла в очереди. Стороной Колька слыхал, что она после разрыва с ним быстро вышла замуж за врача из той же больницы, где и сама работала. Перегорело, чего уж, мать родная не выдержала его пьянок. Татьяна и подавно бы… Перегорело, а тогда он сильно досадовал. И думал: погоди, еще пожалеешь, еще докажу! Доказал…

После Татьяны ни одна женщина серьезных чувств у него не вызывала, а в последнее время и на случайные связи все меньше тянет. Спроси его: что выберешь — бабу или бутылку? И думать не станет — конечно, бутылку! Да и какая женщина позарится на него? С виду ему все сорок пять, грязный, псиной пахнет, на плечах — затерханный пиджачишко, о штанах и говорить нечего. Кепку он подобрал на газоне, от нее до сих пор сильно воняет бензином. Наверное, шофер какой-нибудь обронил или выкинул.

Одиночество? Что ж, верно, а с другой стороны — забот меньше. Вон Юрик — жены боится, родичи на него наседают. Тут и так не жизнь, а мучение, да еще травят тебя как бешеного пса, домой не приди… Дети? К детям он равнодушен. Да и не хотелось бы ему сказать про мальчонку какого: весь в меня. Нет уж…

Одному плохо бывает в запое, в болезни. Надо бы живую душу рядом иметь. Но мама ушла. Лишь она могла успокоить его в бредовом предутреннем страхе. Не выдержала, собрала свои вещички, какие он не успел загнать, и уехала к сестре. Да и кто выдержит? То слезами и смертными клятвами, то примитивным, грубым обманом, то угрозами, чуть не с кулаками, вытягивал он у нее рубли и трешки. Изо дня в день, не один год. Ушла, он ее не судит…

Но хоть и давно он махнул рукой на свой внешний вид и на себя самого, и плевать ему на мнение разных там людей — с Татьяной он встретиться сейчас не хотел. Не мог.

«Интересно, — подумал он, — а узнала бы она меня такого?»

…Окончание института педиатрический факультет отмечал в ресторане «Москва». Таня звала его с собой, но Николай уперся: у вас своя компания, погуляй без меня, а я подойду к концу, провожу тебя домой. Не любил он ее подружек, уж больно они о себе мнили. Как же, престижная профессия — медики… А чего пыжиться-то? Загонят по распределению к черту на кулички, сиди там, возись с обгадившимися младенцами.

Он надел кремовый, с серой ниткой немецкий костюм, замшевые полуботинки, модную в ту пору водолазку. Хоть и подгадывал к закрытию ресторана, а все-таки попал за стол. Но за то время, что сидел, одну лишь рюмочку и пригубил, тогда он еще мог себя блюсти.

Потом гуляли по набережной. Татьяну держал под руку высокий лысоватый мужчина респектабельного вида, и Кольке это очень не нравилось. Выяснилось — преподаватель физкультуры. Вообще среди веселящихся вчерашних студентов он чувствовал себя не в своей тарелке, как на давних именинах у сестры.

Домой возвращались поздней ночью. На Садовой попалась широкая лужа — не обойти. Легко поднял Таню, ощущая ладонями нежную кожу полных ног. Она смеялась, обнимая его за шею, говорила, что к дому дороги нет. Посредине лужи он повернул обратно. Остаток ночи провели у него…

Колька осторожно выглянул из-за угла. Харя топтался на своем месте, озирался в поисках приятеля. На крыльце магазина показалась Татьяна, переложила тяжелую сумку из одной руки в другую и пошла в сторону сквера. Восемь лет… Дорожки в сквере давно покрыты асфальтом, а вместо вальяжных скамей понатыкали обрезков цементных плит и на них настлали по пятку тонких светлых реек. Колька дождался, пока Татьяна скроется за деревьями, и оставил свое укрытие.

— Ты где ходишь? — накинулся на него Харя. — Я тут, понимаешь, кручусь, а он!..

— Да заткнись ты! — оборвал его Колька и неохотно пояснил: — Знакомую увидал, не захотелось сталкиваться…

— Знакомую… — продолжал ворчать Харя. — Мне вот на знакомых плевать… Я еще тридцать пять копеек достал, теперь должно хватить.

— Должно, — согласился Колька. — Иди бери…

Мишка нырнул в магазин и через минуту вернулся.

— Смотри, чтобы на хвост никто к нам не сел, — предупредил он.

Колька огляделся, но поблизости никого из тех, кто мог бы примазаться к ним, рассчитывая выпить на холяву, не увидел. Он не заметил тощего неопрятного старика, наблюдавшего за ними из подъезда соседнего дома.

Друзья снова направились в соседний дворик, к бабе Оле. Сейчас там было пусто, на избенке висел замок. Наверное, старушка пошла сдавать накопившиеся за утро пустые бутылки. Они спокойно раздавили флакон, воспользовавшись стаканом, насаженным на штакетину палисадника. Затем через пролом в ограде пролезли в парк, где Колька когда-то дворничал, и сидели там на лавочке, по новой переживая чувство приятного легкого хмеля.

— Какую ты там знакомую встретил? — равнодушно, лишь бы сказать что-нибудь, спросил Харя.

— Да так… Ты, наверное, ее помнишь. Татьяна, соседка твоя из второго подъезда. Ну, еще в медицинском институте училась.