Алексей Камышинцев - Начало осени

Харя на минуту задумался. Конечно, по два пятьдесят за бутылку — дороговато, но с яблочного и его на изгаду тянет. День еще весь впереди, что-нибудь подвернется…

— Ладно, — согласился он. — Хоть раз в жизни путного вина попить. — Он сунул шафран за пояс и исчез меж гаражей.

…Гришка присел отдохнуть на ящик с водкой. Покупатели в это время редки, теперь жди вечера. Сейчас в самый раз торговать из-под прилавка. Когда в отделе народу много, не больно-то расторгуешься: своему дашь, а сосед в очереди базар подымет — и ему давай! Умные все стали, милицией пугают… Насобачились фельетоны сочинять. Поставить бы такого писаку за прилавок на недельку, да чтоб с материальной ответственностью, вот тогда он по-другому запел бы!

— Здорово, Гриша…

— Здорово… — нехотя отозвался Григорий.

Перед ним, через прилавок, стоял Марин. Он знает этого ханыгу давно, можно сказать с детства, когда-то жили рядом. Вернувшись с очередной отсидки то ли в лагере, то ли в ЛТП и увидев Гришу за прилавком, Марин попросил у него взаймы бутылку. Черт с ней, с бутылкой, но он мало того что не отдал долг, время от времени он приходит в магазин и просит еще.

Гришка всегда думал, глядя на Марина, что тому следовало бы сниматься в кино, бандитов изображать: сильно развитая нижняя челюсть, кривой нос, блекло-голубые, замороженные глаза… И ухватки, каких и у матерых воров-законников нету. Свежему человеку он мог бы, пожалуй, внушить ужас, но Гришка не первый день стоит за прилавком, всякого нагляделся.

— Ты что, Гриша, невеселый какой-то? — вкрадчиво начал Марин. Он еще не был пьян. Может, так, чуточку.

— А с чего мне веселиться? — Гришка мог бы сейчас сказать за Марина все, что тот собирался сказать ему: знал он всю эту подноготину, у него сто раз на день взаймы без отдачи просят, но молчал. Не терпел он Марина за его наглую рожу, за блатные манеры, за… сам не мог точно определить за что, но не терпел. Простить себе не мог ту, данную ему бутылку и твердо решил: все, хрен тебе! Больше не получишь.

— Гриш, ты не думай, я долг помню, — развязно начал Марин. — Три кола, законно… Я ведь просто так заглянул, поздороваться.

Он повернулся, вроде бы на выход, но Гришка знал — не уйдет. Марин и не ушел: будто бы это только сейчас пришло ему в голову, он махнул рукой и вернулся к прилавку.

— Ты дай мне еще одну красненькую, до пятницы, — небрежно, дескать, о ерунде речь идет, бросил он. — Я получу…

— Не дам.

— В натуре я тебе говорю — до пятницы! — Марин стал корчить блатную рожу. Вообще-то он иногда бывал вроде как не в себе. — Ну?

— Не дам.

— Гриша, ты меня знаешь, я ведь тебя зашибу, клянусь свободой! Я же с похмелья помираю…

— Не ври, с похмелья среди дня не помирают. Ты б уже утром сдох.

— Да я тебя!.. Гад!.. Сука!.. — Марин вцепился побелевшими пальцами в край прилавка. — Я тебя удавлю! Мне что, подыхать?

— Кому-то из нас подыхать. — Гришка начинал терять самообладание, разговорился. Не надо бы… — Кому-то подыхать: иль тебе — с похмелья, или мне — от нервотрепки.

— Все, закрываю магазин. Сейчас я тебя уделаю! — Марин шагнул назад, захлопнул дверь. Потом навалился на прилавок всей грудью: — Дай бутылку! В четверг отдам…

— Нет!

— По-твоему, я — пес кудлатый? Век мне воли не видать — уделаю!

Он был и страшен и жалок одновременно. При бандитской морде руки у Марина тонкие, слабые, грудь впалая, а ширину плечам придает старый пиджак, размера на два больший, чем нужно. Гришка и с двумя такими справится, даже без того короткого ломика, какой лежит у него под прилавком, рядом с ящиком для денег. Это на случай, если трое-четверо полезут…

— Марин, ты не ори. — Гришка старался говорить спокойно. — Не ори. А то я сейчас тебе врежу и ты пряниками похмеляться будешь. Видишь, стенка? За ней кондитерский отдел. Вот туда и пролетишь. — И все же сорвался на крик: — Иди отсюда к !..

Марин сник, понял — на глотку взять не удалось. Он и сам знал, что никому ничего сделать не может, если его не испугаются.

— Ну дай, Гриша. — Он уже умолял. — Хочешь, я на колени встану? — Неожиданно он и в самом деле бухнулся на колени; теперь над прилавком виднелась только его бледная небритая физиономия. Выражение наглости с нее не сходило даже в минуты унижения.

— Вставай, не дури! Зайдет кто… Все равно не дам!

Марин поднялся, бормоча под нос угрозы, вылез из отдела.

«Нельзя уступать, — думал Гришка, — этак он сюда каждый день ходить повадится, на колени падать. На испуг не вышло — думал на жалость купить. Если б на улице бедолага какой попросил, да разве я отказал бы? А здесь нельзя — всё высосут…»

— Хозяин, просьба. — У прилавка Мишка. — Возьми обратно шафран, вот еще копейка — дай «Белого крепкого».

А чего не дать? Гришка нагнулся к ящику с вином. Вот так по копеечке и набегает… Жадничать не надо. Лучше маленький калым, чем большая Колыма.

За гаражами так же тихо и спокойно. Крокодил Гена вспоминал бессвязные эпизоды из своей долгой жизни, Колька подсказывал ему разные нелепости, сбивал его, злил. Едва раздавили первую, как появился Юрик. Значит, время к пяти.

— Ну, как работалось? — Харя распочал вторую бутылку, налил стакан всклень.

— Да так… — Юрик явно был не в духе. — Через пень-колоду!

— На, прими…

Юрик принял, спросил:

— Занюхать нечем? — потянул носом запах керосина из рукава. — В этом чертовом цехе насквозь пропитался, — пояснил он.

Гена — железный старик! — от своей доли отказался. Знает норму, потому и дожил до этаких лет. Но он совсем расхулиганился, пытался каждого поставить по стойке «смирно», командирским голосом орал на мужика в зеленой куртке, на Юрика и так всем надоел — просто беда! Отделались от него, только крикнув ему на ухо: «Старуха твоя идет!» Гена тут же смылся.

Вскоре и они покинули насиженное место. По обеим сторонам колдобистой дороги из распахнутых ворот гаражей выглядывали сытые рыла «Волг» и «Жигулей», реже — беззубые радиаторы «Запорожцев». У машин копошились хозяева, что-то откручивали, смазывали, продували, завинчивали… На проходящих мимо алкашей они не обращали внимания — сами на птичьих правах, каждую весну обещают их с места согнать и детскую площадку построить.

Мужик в зеленой куртке свернул домой, ему захотелось с бабой своей разобраться. Никто не возражал — святое дело!

— Ну, куда двинем? — риторически спросил Харя, когда они остались одни.

Друзья молчали.

— Ясно, выходим на орбиту.

Орбита известная: от пивнушки до пивнушки, от одного магазина к другому. За день верст двадцать обломаешь.

После ужина Колька подался на продсклад. В широких, как у пожарного сарая, воротах прорезана маленькая калитка. Он толкнул ее — не заперто. В длинном пакгаузе рядами лежат мешки с мукой и сахаром, крупами, сухим картофелем. Высятся штабеля коробок с макаронами, вермишелью, консервами.