Алексей Камышинцев - Начало осени

«Две водки на прилавке, он дал десятку и рубль… Сорок копеек сдачи». Гриша считает быстро, в уме. На счетах проканителишься — очередь за угол завернет.

— «Стрелецкая» есть?

«Что за рожа? Не знаю такого…» — мигом соображает продавец и коротко отвечает:

— Нет!

Вообще-то в отделе курить не полагается, но и отойти нельзя: тут и деньги, и бутылки. Мало ли кому что в голову с похмелья взбредет, запросто утащат…

— Красненькое есть?

— А это какое, зелененькое?

— Мне бы посветлей…

— Нету посветлей.

Деньги разложены: десятки с десятками, пятерки с пятерками, трешницы с трешницами.

— Здорово, Гриша…

Это свой, тянет руку через прилавок:

— Дай мою…

На полу, под ногами, ящик «Стрелецкой». Быстро, раз-раз, и бутылка у мужика за пазухой, а у Гришки восемьдесят копеек навару. Стоит «Стрелецкая» три двадцать, гонит же он ее по четыре рубля. Восемьдесят копеек… но не в кармане. Половину — сорок копеек — директору.

Первая заповедь!

Из оставшейся половины нужно покрыть бой. Бутылки, они не из чугуна отлиты, колются, а сколь Гриша себя продавцом помнит, ему этот бой ни разу не списывали. Грузчикам, какие вино в отдел таскают, налить нужно. Не помногу, по соточке, но набегает. Да еще пузырек-другой они украдут, не без того… Халат на продавце должен быть чистым, а сколько тут самому ворочать приходится, за каждым ящиком грузчиков не назовешься. За стирку халата уборщице — не самому же стирать — отдай. Да чтоб витрину мыла чаще, отдай, а то мухи проклятые засидят — себя не увидишь. Друг зайдет, которому отказать неудобно, — обратно отдай.

Зато риск весь его. И ОБХСС, и народный контроль, и милиция, и госторгинспекция — все ему красные книжечки тянут! Продал вино пьяному — штраф, в рабочей одежде кому — штраф, малолетке, а их черт разберет, все под потолок — оглобли стоячие, — штраф. А уж ежели накроют, что из-под прилавка с наценкой торгуешь — штрафу — да еще какому! — только рад будешь. Могут и привлечь…

— Беленькую…

— Пять тридцать.

Таким образом из второй половины навара, приходившейся на его, продавцову, долю, не больно много и остается.

— Два шафрана…

— Три двадцать.

— Мужик — и вином торгует! — искренне удивляется деревенского вида парень. — Да я давно бы уж под прилавком лежал…

— Иди, иди, — смеется Гришка и показывает парню кулак, — а то ляжешь с той стороны. — День только начался, нервы еще не издерганы докучливыми покупателями и постоянным напряжением — как бы не залететь. Поэтому и шутит Григорий.

— «Стрелецкая» есть?

— Нет!

— Эх, мать!.. — сокрушается мужик и обращается к своему небритому спутнику: — Может, красненькую возьмем?

— Бери водку, — возражает тот, — она умней…

— Вермут есть?

Это дядька в плаще и шляпе. Вот такие нервы и дергают: нет бы на витрину посмотреть, разобраться, что есть, а чего нету. Никто ведь за ним не гонится.

— Не видишь? — Гришка не оборачиваясь указывает большим пальцем за спину.

Но мужчина не замечает сарказма в вопросе, он сегодня уже малость поддал и чувствует себя отлично.

— О! А я и не усмотрел. Никакого мировоззрения на этикетку!

— Здорово, хозяин! Дай светленькую…

«Это свой». Гришка из другого ящика, стоящего там же, под прилавком, достает бутылку «Белого крепкого», и она исчезает в складках одежды покупателя.

— Мне, если можно, коньяк, шампанское… а оно у вас какое?

— Полусладкое. Еще что?

— Два рислинга… Нет, лучше рислинг и «Лудогорское»…

Вот кого Гришка терпеть не может — это покупательниц. Легче десять пьяных мужиков обслужить, чем одну трезвую бабу. А та продолжает:

— «Голубого озера» у вас нет? Жаль… Ну тогда не надо рислинга, дайте две бутылки «Гирфандли».

— Двадцать два рубля…

— А коньяк у вас какой? Грузинский? Я думала — импортный. Тогда я лучше водки возьму… Нет, столичную…

Гришка бухает перед интеллигентного вида женщиной бутылки на прилавок.

— Заверните, пожалуйста, — просит покупательница.

— Бумаги нет.

— Как же я их понесу?

— Не знаю… В гастрономе вам кильку не заворачивают, и ничего — носите. А в винном отделе откуда бумага?.. Иди, иди, жалуйся куда хочешь!

— Вино есть?

— А это тебе что — вода святая? Вся витрина перед тобой, чего спрашиваешь!

— А ты не ори, не ори…

— Пошел отсюда, ёлод!

Чем хорош винный отдел, так это клиентом. Клиент здесь специфический. Редко кто в пузырь полезет, жалобную книгу требовать начнет. Больше так — ты его облаешь, он тебя, и разошлись.

— Молодой человек, мыло у вас есть? — Тетка кричит от двери, вниз ей спуститься лень.

— А мочала тебе не надо? Где ты видела, чтоб в винном отделе мылом торговали? Орясина…

Скрылась… Мыла ей надо… Добро бы старушка была, те иной раз и конфеты спрашивают, видно, магазины путают. Но это же — молодая…

— Привет… Чего невеселая? А!.. — Пожилая женщина отмахивается. — Открой ты мне бутылку, я туда яду насыплю! Чтоб он сдох поскорее… Не бери! Пристал ведь как пес, прости господи…

— Две белых…

— Десять шестьдесят.

— Ох, Гришка, ну — умора! Витька Гуляй знаешь чего отмочил? Там у него тетка то ли сестра померла вчерась, бабы водки на поминки купили, а ему не дают. Так он говорит: покойницу из гроба выкину, если не дадите! Да к ней, в ту комнату, где она лежит. Насилу они его оттащили… Дали ему два рубля, на красненькую. Он к тебе не заходил? Придет еще… Вынь-ка мне светленькую, пока нет никого…

Чем еще в винном отделе хорошо — скучать тебе не дадут. Люди вон в цирк ходят, а здесь каждый день — цирк.

А вот и Крокодил Гена. Так зовут старика лет семидесяти за его сходство с популярным героем. Длинный массивный нос, шляпа, тяжелые очки с пережабинкой, обмотанной синей изолентой, клетчатый пиджак — ну вылитый Гена. Он любит долго рассматривать витрину или, вот как сейчас, встанет в уголке и разговаривает сам с собой.

— Я вас не осуждаю, не осуждайте и вы меня, — бормочет он. — Вы здоровы, вам жить, а я болен…

— Гена, ты чего хотел? — окликает его продавец.

— Дай мне бутылку самого дешевого вина! — ненужно громко и отчетливо, как все глухие, просит Гена.

— Бери шафран! — Гришка тоже повышает голос.

Крокодил Гена молча кладет на прилавок деньги, забирает бутылку и уходит. Трезвый он смирный, а в подпитии буянит, ругается жестяным голосом и грозит всех вывести на чистую воду.

— Два вермута…

— Два сорок четыре.

По ступеням спускается маленькая женщина в скромном сером платье, с нею парень лет тринадцати с глиняным лицом, кисти рук торчат из рукавов пиджака.

— Вот, мам, здесь и возьмем бутылочку, — говорит он женщине.

— Да какую же? — В неживом свете подвала она с трудом разбирает этикетки.

— А вон, — показывает сын, — за два шестьдесят, большую.