Алексей Камышинцев - Начало осени

— Эй, Седой! — Из колодца выглянул Колька. — Помер ты там, что ли? Не дозовешься!.. Возьми в инструменталке напильник поздоровше, нужно головки у болтов подточить. Совсем ржавчина их съела, ключ не держится.

Седой принес напильник, подал его в люк и опять присел на ведро…

Добывать деньги становилось все труднее. Все, что можно было пропить, он пропил, воровать боялся, да и не умел, а угощения от кого дождешься… Приспособился таскать с собой стакан, давал его мужикам за гастрономом. Те оставляли ему пустые бутылки и порой, видя его жалкое, измученное лицо, плескали на дно стакана недопитое вино.

Он все больше слабел, ходить становилось тяжело, а ведь известно — волка ноги кормят. И голоса, голоса… Они то угрожали, и тогда он боялся, то хвалили его. Сперва он мучительно трудно переносил их присутствие, но со временем как-то сжился, мог даже не обращать на них внимания. Но если здорово ослабевал от пьянства и недоедания, то голоса брали над ним неограниченную власть.

А тут еще соседи, гады, написали заявление. Мол, он дебоширит в квартире. Чего уж там — дебоширит, какой из него хулиган? Ну, облает кого на кухне, кастрюлю с плиты сшибет… Позанимают все конфорки. Вообще-то он смирный, приковыляет и лежит себе до утра, иной раз сил нет до сортира добраться.

И это приплели… Подумаешь, сходит когда по малой нужде в баночку, а для большой у него кастрюля приспособлена. Подняли хай: невозможно в квартиру зайти, запах!.. Привели какую-то комиссию. Зря он тогда в тетку из этой самой комиссии баночкой запустил. Только-только он сходил по маленькой, они и вперлись: почему пьешь, да почему не лечишься, да где семья? И носы воротят… Тетка же возьми да и скажи: «Это уже не алкоголизм, это чистая деградация, нужно его в психический диспансер отправить!»

Тут он не выдержал… И откуда силы взялись, пластом ведь лежал! Баночка стояла у самой койки, под рукой. Ну и запустил. Такой крик поднялся!..

Его долго таскали по врачам, вызывали в милицию. Сам бы Седой мыкаться не стал, участковый водил. Выяснилось, что он еще и тунеядец. У него напрочь вылетел из головы свой собственный возраст, настолько он привык к стариковскому положению. Ему, оказывается, пятьдесят четыре года всего, еще работать должен.

— Какой из меня работник, — пытался он урезонить членов суда, — я и хожу-то еле-еле…

— Ничего, — успокоили Седого, — в ЛТП вас и подлечат, и работать заставят. Для вашей же пользы.

Особой для себя пользы Седой в здешней работе не находил, однако работал, не вертухался. Поначалу попробовал отказаться, но попал в штрафной изолятор, посидел на голодном пайке, покормил клопов. Вот странное дело — в бараках клопы не водились, а в шизо их тьма-тьмущая! И чего они не переползут туда, где людей больше? Непонятно…

На плацу показалась колонна четвертого отряда.

«Скоро ужин», — сообразил Седой и наклонился к люку.

— Ребята, завязывайте! Четвертый отряд с работы катит.

Им оставалось отвернуть два болта. Как назло, ни один не поддавался, приржавели.

— Ну их к бесу, завтра открутим. — Володька распрямил спину. — Давай вылезать: на ужин опоздаем — голодом просидим!

— Погоди… — Колька снова попытался провернуть прикипевший болт, — погоди, счас отвернем. Неохота завтра опять в этот колодец лезть.

— Какая те хрен разница — в этот или в другой? Опоздаем, говорю, на ужин!

Но у Кольки так случалось: если не доделает намеченного, то как-то нехорошо себя чувствует, словно упустил чего. Он позвал Седого:

— Седой, мигом тащи обрезок трубы, с полметра, да не слишком толстую. Их в столовой много валяется.

— С тобой ударником станешь, досрочно освободишься, — ворчал Володька. — Кого от миски, а тебя от работы за уши не оттянешь.

— Чудак, — посмеивался Колька, — тут делов на три минуты. Да и Петрович велел… Не люблю, если на мне что висит.

— На тебе два года висят. Сейчас ведь опять таблетки жрать пойдем! Петровича твоего заставить их глотать…

— Не два — год остался, — поправил Колька приятеля. — А таблетки — куда ж денешься… Я вот иногда думаю: а вдруг поможет? Выйдешь на свободу, тебе стакан поднесут, а ты небрежно этак — нет, не хочу!

— Поднесут… — Володька хмыкнул. — Сам сорвешься. Выйдешь отсюда с деньгами, свежий, ну как тут стаканчик за освобождение и выздоровление не перепрокинуть!

— Да… Иной раз кажется — завяжу! Все-таки оздоровел тут… — произнес Колька. — Ты тоже, вон как на ужин гонишь, а с похмелья-то, поди, кусок в глотку не лез?

— По неделям не жрал. Говорят, в водке калорий много…

— Да что это мы все про водку и про водку. Давай про девочек!

— Настроение у тебя сегодня, как я погляжу, хорошее. — Володька покачал головой. — Кто бы мне его приподнял…

Меж ними повис обрезок двухдюймовой трубы, его протягивал Седой, встав на колени и просунув голову в колодец. Колька сказал ему, чтобы не застил свет, велел Володьке держать гайку, а сам наложил газовый ключ на головку болта, свел его длинные журавлиные ноги и насадил на них патрубок. Этим он увеличил рычаг, и болт провернулся свободно.

Быстро открутили и второй, все железки, чтобы не таскать их в инструменталку, оставили в колодце, положили на место тяжелую крышку и поспешили к своему бараку. Скоро крикнут строиться на ужин.

— Так, говоришь, настроение кто бы тебе приподнял? — спросил на ходу Колька.

Седой маячил впереди, куда болезни делись! Володька удивленно взглянул на товарища:

— Неужто вмазать есть?

— Вмазать нету, но чайку достать можно. Меня Пимен, кладовщик, просил заскочить к нему после ужина, помочь там… Обещался цибик индюшки подбросить.

— Ништяк, — одобрил Володька. — Курево у меня есть, целая пачка. Только больше никому.

— Юрика прихватить надо, — возразил Колька. — Он с передачи всегда угощает. Его баба подогревает…

— Засадила, теперь подогревает. Прихватывай… И Бугра — тоже.

— Само собой…

Когда они подошли к бараку, отрядники уже топтались у крыльца, ждали команды. Свет из небольших окошек пятнал желтым синие бушлаты, мелькали огоньки папирос. Пар от дыхания, сизый дымок, матерщинка…

— Не курить в строю!

Ох уж этот прапорщик…

— Нале-во! Шагом марш!

Шагом так шагом…

Харя и Колька побрели к «Тринадцатому» — так, по-старому номеру называли промеж себя специализированный винный магазин окрестные алкаши. Номер его давно уже не тринадцатый, а восемнадцатый, но клички пристают к магазинам так же прочно, как и к людям.

«Синенький» — когда-то был просто дощатым ларьком, крашенным снаружи синей клеевой краской, быстро облезшей от непогоды, а больше оттого, что клей, какой следовало добавить в краску, пропили здесь же, в подсобке магазина. Разложив на ящике недефицитную в те поры атлантическую сельдь и шлепнув ладонью по донышку второй бутылки под красной головкой, маляр постарше сказал молодому: