Алексей Камышинцев - Начало осени

Алкаши, перед тем как туда идти, натягивали на себя всю свою одежку да еще одеяла прихватывали. Вначале еще сидели, потом стояли, а уж к концу фильма подпрыгивали, притоптывали, хлопали себя по плечам. Зато кури вволю, никто за тобой не следит. Надзиратели не дураки — мерзнуть. В темноте, прорезанной лучом проектора, клубился такой густой дым и пар от дыхания — экран толком не видели.

Зиму отбедовали, летом про клуб забыли — тепло, и ладно, и вот опять подползают холода. Хорошо хоть, за старую теплотрассу взялись, может, подключат?

За такими мыслями Колька не заметил, как на сцене появились начальник ЛТП майор Жмурко, врач Пал Иваныч и молодой щеголеватый мужчина с бородкой. Майор сказал, кто он и откуда. Тот, с бородкой, выжидающе посмотрел в зал, но ничего не выждал. Станут алкаши всякому хлопать…

Ольга сидела на широкой зеленой тахте и пыталась дозвониться до Людмилы. Сто лет знакомы, почти все одна про другую знают. Иной раз и не надо бы слишком-то откровенничать, да уж сжились, срослись прямо, не удержать в себе ни одного секрета. И потом, когда носишь проблему в себе, все видится как-то неопределенно, расплывчато. А расскажешь подруге закадычной, которая и поплачет с тобой, и посмеется, — сразу ситуация проясняется, словно со стороны на нее посмотришь.

Она только что вернулась от Игоря Львовича, и ей не терпелось поделиться впечатлениями с Людмилой, благо Юрика дома нет. Как назло, двойка не набиралась, приходилось поминутно стучать по музыкально отзывавшимся рычажкам аппарата. Наконец канал пропустил двойку, набрался весь номер, и трубка отозвалась на протяжные гудки вальяжным женским «да».

— Людка, ты? Это я, Ольга… Ну Ольга! Почему голос такой? Обыкновенный голос. Нет, из дома… Шляется где-то. Ага… Ага… Нормально. Надоела мне эта работа — сил нет. А как быть? Мой-то? Зарабатывает, а что толку… Да, ни днем ни ночью… Твой как? Тоже? Зачем нам такие мужья, а? Гнать их в шею! Шучу, шучу… У тебя мужик нормальный, ты еще не знаешь, что это такое — пьяный в доме. Придет грязный, вонючий, да еще выламывается как пряник копеечный… Попробовал бы, я бы ему подралась! Сама не знаю, зачем терплю… Он такой не был, он веселый был, когда поддаст, ласковый. Это теперь… Да, да… Если бы в гостях, по праздникам — тут уж все пьют, а то ведь он и в будни не просыхает. Редкий день… Редкий день нормальный домой придет.

Не верю я в это лечение, Милка, не верю. Лечат их, лечат… Господи, да ходила я тут в больницу, когда у нашей бухгалтерши муж там лежал. Они и там пьют. А чего? У жен трояки выклянчивают и пьют.

Пробовала, чего я только не пробовала. Давай, говорю, сходим к врачу. Куда! Ни в какую. Ты меня, говорит, что, уморить хочешь? Какой я тебе больной, разве я вещи пропиваю, под забором валяюсь? И понес, и понес… Мне бухгалтерша посоветовала лекарства ему подкладывать. В суп… В суп лучше, незаметнее… Отвращение ж вину вызывает. Она и дала… Я в прошлое воскресенье на завтрак ему и подсунула, знала, что пойдет к своим алкашам углы обтирать. Через час его приводят… Ты б видела! Рожа красная, трясется весь, и дерет его как сидорову козу! Всю прихожую заблевал. Я мигом сообразила, на дружков накинулась: какой это гадостью вы его напоили? Они тут же смылись. А его полощет, его полощет… «Умру, — плачет, — судороги начались, руки-ноги сводит!» Все как бухгалтерша мне описывала…

Я ему внушаю: вот до чего тебя винище проклятое довело! Однако думаю: если ему легче не станет, придется «скорую» вызывать. А ну как врач определит, отчего это с ним приключилось? Часа четыре он так промучился, потом уснул. И что же? Три дня не брал в рот водки, а вчера — опять… Нет, боюсь, помрет. А к щам у него отвращение стойкое выработалось, он на них теперь и смотреть не хочет…

Ох, и не спрашивай, Игорь Львович — это мужчина! Стопроцентовый… Сегодня была у него… На десять лет… Не вгоняй меня в краску! Ну, три… Нет, ей-богу… И не женат, и алиментов не платит, я узнавала. Он предлагает, только куда моего дурака девать? Знаю, что на лечение можно отправить, так ведь вернется, ничего там с ним не сделается. Нет, квартира за ним остается, это не судимость… Да, благодать… А люди чего скажут? Сама отправила? Ну да, ну да… Какое там — от дружков оторвать! Они и там все вместе будут…

Конечно, отдохну… Спасибо, передам… Познакомлю еще, будет случай. Своему привет передавай, гляди, чтоб не спился. Шучу, шучу… Да, приноси, посмотрим. Лучше вязать крючком, спицами такой рисунок не получится. Журнал у меня есть… Ну, будь. Чао!

Ольга положила трубку. Юрика все нет, в квартире тихо. Она представила Игоря Львовича, сидящего рядом, в кресле у телевизора. Все может быть…

Хлопнула входная дверь, из прихожей послышалось неуверенное топтание, что-то упало. «Наверное, щетка с трельяжа. Ну чего он там возится?» Ольга вышла из комнаты. В халате, но с еще не разобранной прической и накрашенным лицом, она выглядела довольно эффектно, когда, уперев руки в крутые бедра, глядела на мужа.

Человек, если он не вусмерть пьяный, а так, вполпьяна, может подсознательно улавливать настроение окружающих, даже прозревать их внутреннюю сущность. Высказанные им по этому поводу соображения, несмотря на некоторую извращенность, а может быть, и благодарней, ярче обрисовывают положение вещей.

— Ишь, намалевалась! Королева Марго… Давай ужинать. — Юрик сковырнул башмаки с ног, прошлепал на кухню. — Чем сегодня травить станешь?

— Наглотался гадины? Опять… — Ольга хлопнула на стол сковородку жареной с мясом картошки: — На, жри!

— Не жри, а ешь! Что я тебе, свинья? Я — свинья? — Он оттолкнул сковороду, вилка упала на пол. («Женщина придет», — машинально отметила про себя Ольга.) — Ты почему тарелку никогда не дашь? Скоро станешь, как собаку, на полу кормить. Поставь тарелку!

— А кто же ты? Свинья и есть. До ночи мотался незнамо где, вошел, не переоделся, не умылся — бух за стол. Кто так делает?

— Ты брось, ты на меня не напирай. Сама, поди, моталась… Думаешь, не вижу? Я вижу… На улице ночь, а ты с намазанной рожей! — Юрик, пьяно улыбаясь, погрозил пальцем. — Ты для кого рожу намазала?

Ольга хотела ответить ему что-нибудь резкое, но он уже совал в рот мясо, подхватывая его грязными пальцами. Ольга подняла с полу вилку, сунула мужу.

— Чего плетешь, горе…

— А это что? — Юрик хотел мазнуть пальцем по ее губам, но она отстранилась. Халат у нее на груди слегка распахнулся. — Ага, вот и лифчик на тебе импортный! Ну-ка… — Он дернул подол халата вверх. — Ты смотри — и трусики! «А вдруг?»…

Она действительно сегодня надела французский гарнитур — лифчик, едва поддерживающий груди, и трусики — комочек тончайших кружев. Все это добыто через Людмилу за немалые деньги, и надевается только в особых случаях, как, например, сегодня.