Алексей Камышинцев - Начало осени

В комнате поднялся шум, все загалдели:

— Ты к ночи в дымину пьяный заявился, может, еще куда засунул? Вспомни-ка…

— Точно, Валерка, ты как стакан вермута добавил, так и лег. Когда же ты деньги в тумбочку прятал?

— А может, Сашка их вместе с газетой сжег?

— Да нет, я увидел бы… Я ж ее развернул.

— Приснилось тебе, пень осиновый! Ты на Сашку не вали, за это знаешь…

— Чего орать без толку, обыскать надо, как положено, — предложил Малахов. Он был парень основательный, к нему прислушивались. — Надо кровать Сашкину осмотреть, вещи. Самого тоже, чтобы ясность иметь.

— Нечего шмон наводить, — возразил Сергей Иванович. — Не в первый раз Санек дежурит!

— Обыскать надо, — Малахов стоял на своем, — как положено, чтобы после разговоров не было.

Неписаный кодекс рабочих общежитий разрешает в таких случаях обыскивать подозреваемого в краже, осматривать его вещи и постель. То есть наводить шмон. Если же конкретного подозреваемого не было, то обыскивали друг друга, вся комната. Эти действия ни на кого темного пятна не клали, наоборот, заподозренный сам настаивал на обыске, чтобы потом свисту не было: вот, мол, не обыскали, а он-то деньги и хапнул!

— Погодите, ребята. — Сашка видел, что сторону потерпевшего никто не держит, только Иван настаивает на обыске, да и то для порядка. — Погодите, коли на то пошло, шмонайте, а то и вправду разговоры пойдут…

Он вытащил из-под кровати свой чемодан, стал вытряхивать барахло на одеяло:

— Вот, смотрите как следует.

Все молча стояли вокруг, к вещам никто не притронулся. Сашка затолкал их обратно в чемодан, сдернул с койки одеяло, простыни, отвернул тощий матрас:

— Как следует глядите, — наигрывал он легкое возмущение, — я не впервой по комнате дежурю, а у кого что пропадало?

— Да нет тут ничего. — Ленька небрежно поворошил постель. — Валера-холера, а откуда у тебя денег столько взялось? Ты вчера утром ходил побирался, у меня трояк взаймы брал. А к вечеру разбогател?

Валера и сам, похоже, бы не рад, что все так получилось. Он точно помнил, что деньги у него были, а вот насчет тумбочки уже сомневался. Может, он их затерял или упрятал куда по пьянке? С ним такое иногда случалось.

— Сам ты холера, — вяло огрызнулся он, — откуда, откуда… Перевод пришел, на почту заглянул, а он там лежит. Тетка до востребования прислала. Я уже был на взводе, за твой трояк взял еще пару крашеных, а пятерки так у меня и остались. Вот я их вроде в тумбочку и положил…

На него стали наседать: положил или вроде положил? Он смешался окончательно и наконец признался, что и сам толком не помнит, хрен с ними, с деньгами этими, наверное, он их где-нибудь выронил.

Чувствовалось, что ему все это сильно неприятно. Получается, он зря кипиш поднял, обыск устроили…

В конце концов, выслушав достаточно упреков и насмешек в свой адрес, Валера ушел, перед этим неудачно попытавшись занять у Сергея Ивановича на бутылку. Понемногу все успокоились. Ленька с Малаховым сели играть в буру на щелбаны, денег ни у того ни у другого не было. Одессит принялся мучить свой баян, а Сергей Иванович завалился спать. Сашка прилег на койку и открыл Бульвера-Литтона, «Записки джентльмена», книгу скучную, но выбирать было не из чего.

Однако ему не читалось. Он думал о том, что Валера к ночи все равно напьется и ему будет не до пропавших денег. Нарезавшись, Валера не лез общаться, как Одессит, не пускался в назидательные монологи, как Сергей Иванович, не буянил, как Ленька, а сваливался на койку и мертво спал до утра. И зачем пить — только деньгам перевод. И еще Сашка думал, что пьяному человеку всегда плохо, нет ему ни в чем веры, да и сам он себе не верит. Что хочешь можно свалить на бессчастного, и, пока он роется в своей, с прорехами, памяти, у окружающих зреет определенное мнение — отнюдь не в его пользу.

Неожиданно Одессит извлек из баяна нечто похожее на мелодию и отвлек Сашку от его мыслей. Слегка аккомпанируя себе, Одессит напевал:

Это была популярная в здешних местах песенка вербованного, решившего уехать от несчастной любви в город Анапу — куда же еще ехать из Архангельска? — и пытавшегося там развеять свою тоску, а если ничего не получится, то применить более радикальное средство.

«А здорово Одессит говорить выучился, — отметил про себя Сашка, — акцент почти пропал». Вербованный же, сообразив, что нет резона ездить за семь верст киселя хлебать, заключает:

…Потянулись дни, вернее, один длинный день, ночи-то не было! На душе у Сашки копился нехороший осадок. Он уже не мог, как прежде, откровенно болтать с Ленькой о бабах, подкалывать Сергея Ивановича за его аппетит, играть в карты с Малаховым. А на Валеру ему и глядеть не хотелось, тем более что он явно чувствовал себя виноватым. Внутри покалывало — взял у своего.

«Ну какие они мне свои? — думал, просыпаясь ночью, Сашка. — Как сошлись, так и разойдемся… А деньги Валера все равно пропил бы».

Но неприятный осадок не рассасывался, и он считал дни до отъезда. Ленька оставался еще на полгода и его уговаривал, но он решил — все, хватит.

В начале сентября, в будний день, когда мужики ушли на смену, Сашка собрал чемодан. Билет на самолет он взял заранее. Ему не хотелось ни с кем прощаться, но Ленька, дежуривший в тот день по комнате и уже управившийся с делами, встретился ему на крыльце и напросился провожать. Делать нечего, сели в трамвай и поехали в Соломбалу.

Вылет задерживался. В полупустом зале ресторана они сели за столик возле стеклянной, от пола до потолка, стены. У края летного поля стояли несколько темно-зеленых вертолетов, самолет полярной авиации с красными полосами на фюзеляже заходил на посадку.

— Ну что, по коньячку? — предложил Сашка.

— Давай, — согласился Ленька. — Дороговато, правда…

— Ничего, я расчет получил, копейка есть.

Поставив на стол бутылку «Плиски», две вазочки с салатом, официант поинтересовался:

— Горячее будем заказывать?

Сашка заглянул в меню:

— Шашлык, люля-кебаб… ага, лангеты. Вот, давай-ка нам лангеты. Ты знаешь, — обратился он к Леньке, — я всегда в «Невском» лангеты заказывал. Хороший был ресторан, когда открыли, а потом… — он махнул рукой, — кухня стала не та. Ну, побудем!

Они выпили, потыкали вилками в салат. Сашка налил еще.

— Не гони. Еще час сидеть, — заметил Ленька.

— Ничего, надо будет, добавим… Эх, Леня, расстаемся… Я тебя больше других уважал. Ты свой парень, не то что Малахов или Одессит — не поймешь его. Да и вкалывали мы с тобой на разворотке этой проклятой — будь здоров! Умели бы деньги беречь да копить… Вон как семейные.