Илья Кочергин - Точка сборки (сборник)

– Наталья Ивановна…

– Я вам совершенно точно говорю, не спорьте. Вернетесь – и согласитесь. Все это – видимость. Декорации. После нашего отъезда их убирают на зиму, даже не на зиму, а до следующего нашего приезда. Если хотите, чтобы их оставили, надо самим остаться здесь. А у вас не получится. У вас амбиции.

Внизу под нарами вполне жизненно шурудила мышь, отчетливо пахло деревом, лесом, железной остывающей печкой.

– Я когда-то тоже впервые поднялась в эту избушку. Вместе с нами был чудесный молодой человек, лесник, с серыми глазами и красивыми руками. И я тоже бабахнула из ружья, даже попала в консервную банку.

– Расскажите, Наталья Ивановна, про молодого человека! Где он теперь?

– Мужчины – скоропортящийся продукт. Да что тут рассказывать – было точно то же самое. Запахи, краски, пейзажи. Вот завтра, милая моя, вы наверняка пойдете вдвоем гулять и на закате увидите марала. Так, наверное, и будет: развлечений здесь не очень много. Дмитрий учует его для вас, и вы будете любоваться диким зверем в бинокль. Стоять на вершине мира рядом с хорошим мужчиной и любоваться диким зверем – это незамысловатое, но очень волнующее событие. Он покажет вам свой мир, слишком красивый и сказочный.

Орлова сделала паузу в несколько тактов, потом последовал финал.

– А потом вы вернетесь в Москву, в реальную жизнь и закончите под моим руководством свою сравнительную экологию тетеревиных. Потом, наверное, будете преподавать. Иногда приезжать сюда, подниматься в эту избушку, вспоминать.

Финал получился немного мыльный, чего-то не хватало.

– Только не пытайтесь их переделывать. Это ни к чему хорошему не приведет, – добавила Орлова совсем тихо.

Женщины некоторое время помолчали, потом дружно заплакали. Первая начала Орлова, к ней моментально присоединились остальные, даже не охваченная любовью аспирантка, которая занималась совиными.

– Девочки, я тридцать лет уже приезжаю. Все никак не могу поверить, что… все это настоящее. Что у них тут жизнь. Мой трезвый академический взгляд… Девочки, что-то так жалко, так жалко… Ужасно жалко это все… – шептала Наталья Ивановна.

Затем облегченно лежали, дышали и иногда утирали глаза.

– Два действенных способа – или голову помыть, или поплакать хорошенько, – сказала Орлова несколько окрепшим голосом.

Аспирантка, наполненная ночной свежестью, несколько раз шмыгнула носом, помолчала, тихо засмеялась:

– А Митя мне стихотворение рассказал, представляете?

– Вы шутите. Он выучил стихотворение?

– Да, правда. Так трогательно было!

– И о чем было это стихотворение?

– Я почему-то ничего не помню, но оно грустное такое. Ну, в общем, там что-то про птиц.

– Про птиц! Господи!

Митя, устроившийся под кедром и положивший голову на седло, уже начал задремывать, когда в избушке раздался дружный взрыв хохота. Через некоторое время дверь отворилась, Орлова вышла, вдевая руки в рукава куртки, и уселась обратно на свое место. Открутила крышку фляжки.

– Дмитрий, подбросьте, пожалуйста, дров. Если вам не трудно. Мы не смогли уснуть и решили немного продолжить банкет.

Обе девушки тоже подсели к огню.

Когда стало поярче, она сдвинула на столе кружки и, глядя поверх очков, начала разливать коньяк. Потом попросила:

– Говорят, вы читали стихи. Пожалуйста, Дмитрий, прочитайте еще раз. Это так прекрасно – слушать стихи в тайге. А настроение сегодня – ни к черту. Очень прошу вас.

Митя хотел возмутиться, но не получилось. Ему было хорошо.

– Итак, кто автор? – спросила Орлова врачебным голосом.

– Хуан Рамон Хименес, – ответил Митя.

– Милые мои, нас будут потчевать нобелевскими лауреатами. Вы держите дома Хименеса? Или одолжили у кого-то?

– Нет. Я Кастанеду читал – там было это стихотворение.

– Когда б вы знали, из какого сора… Ну ладно, мы готовы.

Женщины были посвежевшие, как будто проспали в избушке целую ночь. Они замерли, прижавшись друг к другу, улыбаясь и глядя на декорации.

Лисицы бывают различных шерстей – желтовато-серые с красноватым оттенком и белым брюхом сиводушки , красные с брюшком стального цвета огневки , еще более темные крестовки и, наконец, благородные чернобурки . Искусственно выведены платиновые лисы.

Лисица ходит необыкновенно чисто – она так аккуратно ставит задние ноги в следы передних, что попадает почти коготок в коготок. Охотники давно заметили, что чем нежнее след, тем добротнее шкура лисицы, явственные же отпечатки показывают ее недоброкачественность.

Неолитические погребения человека совместно с лисицей неоднократно описывались археологами, работающими на территории современного Израиля в районе горы Кармель. В одном из захоронений железного века в Винклбери (Гемпшир, Великобритания) были обнаружены остатки благородного оленя вместе с двенадцатью лисицами.

Плиний Старший говорит, что лисицы производят на свет молодых несовершенными и придают им форму, вылизывая языком. В этом они сходны со львами и медведями, хотя лисье потомство родится гораздо более бесформенным и редко кто воочию мог наблюдать щенящуюся лисицу.

В «Бамбуковых анналах» упоминается, что «на тридцать седьмой год правления чжоусского Сюань-вана (то есть в 791 году до н. э.) одна лошадь превратилась в лису».

Варфоломей Английский не очень внятно отмечает: «Лисица всегда встает так, что ее правые ноги короче левых. В случае нужды она может притвориться прирученной, но, дождавшись ночи, совершает свои хитроумные проделки. Будучи по природе своей коварной и злонамеренной, она, однако, бывает полезна в излечении болезней».

«Книга гор и морей» упоминает и особенных лисиц: «Еще в трехстах ли на востоке есть, говорят, гора Цинцю. На солнечной ее стороне много нефрита, на теневой – много камня цинху. Там есть животные, по виду – такие, как лиса, но с девятью хвостами, голоса их похожи на [плач] младенцев. Могут есть людей. [Человек же], съевший [такую лису], не боится яда змей».

В. Левшин, автор таких трудов, как «Словарь ручной натуральной истории» и «Загадки, служащие для невинного разделения праздного времени», пишет, что «ежели лисица отторгнута будет от лесов и полей и будет воспитываема дома, то зловоние, отвращающее от них собак, пройдет и может произойти от совокупления их с собаками новая порода, подобная собакам лакедемонским, о которых Аристотель сказал: “Собаки лаконические рождены от лисицы и собаки”».