Вадим Месяц - Искушение архангела Гройса

И, наконец, в 1997 году под Афинами был убит Александр Солоник, профессиональный киллер, застреливший Глобуса; впрочем, на следствии в «Матросской тишине» в 1994 г. он охотно брал на себя чуть ли не вообще все перечисленные дела.

Без Интернета события тех времен я бы не восстановил: никогда не горел желанием возвращаться в прошлое и тем более выстраивать его хронологию и выяснять причинно-следственные связи. Я и сейчас не восстановил картины в полном объеме, но это вряд ли кому-нибудь нужно. Эпоха была мрачной, одной из самых позорных в жизни государства – и если я в ней не был выдвинут судьбой на первые роли, то это мое счастье. Теперешнее появление давнего недоброжелателя, поначалу вызвавшее во мне страх и оторопь, можно было воспринимать нейтрально. По существу, он стал сейчас Скоробогатовым Альбертом Сергеевичем – и, вероятно, был абсолютно в том уверен. Другое дело, что его нахождение рядом со Святой Лолой серьезно усложняло мое романтическое предприятие. И не только потому, что криминальный авторитет, причастный к разделу гостиницы «Балчуг» и убивший моего друга, стал мужем Лолы. Нет, не только. Я не мог свыкнуться с мыслью, что жизненные пути Лолочки и этого прожженного негодяя могли каким-то образом пересечься, так же, как и судьбы Гарри и Мишани. Единственным объединяющим звеном в этой цепочке был я, и это пугало меня больше, чем возможность кровавых дуэлей и безрассудных сцен. Персонажи моей памяти возрождались из небытия, ассимилировались, натурализовались, получали документы на новые имена и, что самое жуткое, начинали взаимодействовать друг с другом.

На следующее утро Лолы в «Приозерном» не оказалось. Я позвонил раз десять на ее номер, потом приехал в санаторий, где и выяснил, что она съехала вместе с мужем еще вчера вечером. Иной информации администрация предоставить мне не могла. Я настаивал на получении домашнего адреса, предчувствуя, что дело приобретает фатальный оборот. Нашел Веру, которая проверила свои журналы и отметки и разочарованно сказала, что координат своих Скоробогатовы не оставляли.

– Им бронировало турагентство из Минска. Что ты так всполошился? Можешь позвонить их оператору. Агентство «Лентяй». Надо же придумать такое идиотское название.

– Он был похож на друга моего детства, – промямлил я. – Эдик-педик. Мы росли с ним в одном дворе…

– Педик? Ну, не знаю. Обратись в телепередачу «Жди меня».

Я прошел в бар, заказал кофе и сто граммов армянского коньяка.

– Тебе не рано? – улыбнулась Тамара Павловна, здешняя официантка, которую я знал сто лет и несколько раз подвозил до дома в Малую Сырмежь в состоянии глубокого опьянения.

– У меня праздник, – сказал я злобно. – Вернее, горе.

В баре никого не было, лишь на экранах телевизоров, подвешенных под потолком, мелькала все та же белорусская эстрада. Я бы выпил пару порций и удалился, если бы мне неожиданно не повстречался Шаблыка-младший – Безумный Макс. Он возвращался из «Зубренка», местного «Артека», где в очередной раз выступал с кагэбэшной лекцией.

– Как дела, коллега? – спросил я у Макса с напускной бодростью. – Все ловишь бунтовщиков? Сколько повязал за последнее время?

– Всем кранты, – ответил он. – Мы свернули шею оранжевому перевороту. Фуфлогоны сидят по домам… Или… Ха-ха… В Одноклассниках.

– Социальные сети еще не запретили?

– Еще не запретили. И ЖЖ не запретили. И Фейсбук… Надо будет – запретим. Пока что не надо. Мы – свободная, демократическая страна. Ну что, за встречу?

Я был рад этому прямолинейному неотесанному парню, которому давно простил и ночную стрельбу, и ортодоксальность политической позиции. И дикие выходки его «Пражской зимы» простил. В конце концов, он до сих пор пытался восстановить своей деятельностью связь времен, не отрекся от идеалов прошлого.

– Давно хотел тебя спросить, Макс… Чем тебе так насолил Вацлав Гавел? Нормальный вроде чувак… Актер он, что ли… Гуманитарий. Типа Ландсбергиса. Время выбирает теперь вот таких, яйцеголовых.

– Вот и я его выбрал, – хохотнул Шаблыка и сделал большой глоток «Араспела». – Он в Европке – самая характерная сволочь. Ты знаешь, что их семейка сотрудничала с нацистами? Что он не интеллигент никакой, а самый что ни на есть олигарх? Первое, что он сделал, когда его избрали, – продавил закон о реституции. Вернул заводы, газеты, пароходы. И дворцы. Реституция по Бенешу была ограничена февралем сорок восьмого года. Чтоб ничего не возвращать судетским немцам. Но Гавел все обстроил. Несмотря на то что семейка его была признана коллаборантами.

– У него ж пятая графа, – сказал я, удивляясь.

– Не вижу противоречия, – отрезал Макс. – Ни для кого не секрет, что Гитлер работал в спайке с сионистами. Ты бы еще сказанул что-нибудь про Холокост.

– Про Холокост как-нибудь потом, – согласился я.

– Это точно, – кивнул Безумный Макс. – Я вообще про них больше говорить не хочу. Стараюсь не общаться. Мне кажется, нам нужен общественный бойкот. Наподобие того, как в Прибалтике по отношению к русским. То есть вежливо, холодно, но как с пустым местом. Особенно в России. Мы должны сплотиться против них. Нам вместе не по пути. Они предадут. Всегда предадут. Хоть десять раз пройдут через таинство крещения.

Я пожал плечами.

– Ты думаешь, он был обыкновенным диссидентом? Ха-ха! Да ничего подобного. В советское время ездил на «мерсе», имел огромную квартиру на набережной Рашина, виллу в Градечке. Но этого ему было мало. Все-таки наследник миллионеров, киномагнатов. Студия «Баррандов» – это его папаши. Папаша, кстати, после прихода наших освободителей скрывался в Западной Германии как преследуемый чешский еврей. Получал компенсации от немцев. Большие. Миллионы крон.

– Что-то часто ты в чужой карман смотришь, – сказал я мрачно. – Какая тебе разница?

– Ни хрена себе, – протянул Макс. – Ну ты даешь… Это ж народные деньги, наши, кровные. Гавел твой ездил на «мерсе» класса люкс. Такого не было даже у коммунистов. Его поддержали такие же коллаборанты, бывшие, кстати, партийцы. Вацулик, Шабата, Гайек, Шиктанц, Павел Когоут… Нельзя забыть ни одного имени, Сережа. Предатели должны быть наказаны, они будут держать ответ. И они уже его держат. Будет им, падлам, Хартия-77! И «Бархатная революция»! И кофе! И какава!

Выпил он всего граммов двести, но его заметно развезло. Я вспомнил, что Макс долгое время не пил и вообще относился к этому занятию с крайним презрением.

– Возвратимся к традиционным ценностям! Евреям – черту оседлости! Кокаин – в кока-колу! Ха-ха! А ведь Теляк может! Он много чего может. Надо, Федя, надо!

Вдруг он посерьезнел. Лицо его, бывшее несколько секунд назад восторженно-румяным, помрачнело и приобрело землистый оттенок.