Вадим Месяц - Искушение архангела Гройса

Я вспомнил, когда виделся с Недой последний раз. Жена привезла меня в Мядель на стрижку. У Воропаевых в соседках была замечательная девушка Юлия. Она работала парикмахером в райцентре, но могла прийти и на дом. Юля постригла Гришу, заплела косы Екатерине. Меня было решено подстричь экспериментально: под машинку. Мы сидели на кухне, женщины пили чай с пирожками и комментировали происходящее. Новая стрижка мне понравилась. Другой стиль. Спортивный, демократичный. Как говорится, будь проще, и к тебе потянутся люди. Так, под аплодисменты и шутки Ланиной родни я с Рогнедою и попрощался. Вскоре ее положили в больницу с женскими болезнями, потом операция, химиотерапия, ожидание конца.

После клиники Неда сильно похудела, не хотела показываться на глаза матери. Глафира наезжала, но быстро ругалась с Нединой родней и ретировалась. Когда диагноз прозвучал с однозначностью приговора, приехала, расположилась и окончательно прибрала дочь к рукам. Женщиной она была жесткой, властной. С Гогой развелась из-за многочисленных вредных его привычек, но потом сошлась снова и прожила с ним в гражданском браке почти пятнадцать лет. Недочку в детском возрасте передали бабушке Дуне, та ее и воспитала. Дуня внушила Неде, что, пока они вместе, девочке нужно взять от бабушки как можно больше любви, потом этого не будет. Теперь у мамы Глафиры оставался последний шанс побыть с дочерью и проводить ее в последний путь. Сначала от дел была отстранена Эльза, вторая жена дяди Гоги. Потом подоспела очередь Иланы. Никто матери перечить не смел. При виде соперниц она переходила на другую сторону дороги, бросала трубку посередине телефонного разговора. Лана много молилась, чтобы Господь дал ей сил для сохранения спокойствия. Теперь стало понятно, что живой Неду она больше не увидит. Надеяться на снисхождение упрямой женщины не приходилось. Получив на день рождения моего Спаса, Лана почти с ним не расставалась. О чем-то говорила с ним вечерами, просила помочь или хотя бы наставить на путь истинный.

Неда тоже не хотела, чтобы ее навещали. Попросила Чеславу, свою школьную подругу, прийти, когда она опять станет красивой. Илана расстраивалась потому, что понимала: только она может внушить Неде заряд оптимизма и надежды на новую вечную жизнь. Объяснить это матери было невозможно, а мужчины покорно следовали ее указаниям, безутешно ожидая, когда же все закончится.

Хоронить людей мы не умели. Инициативу взял на себя дядя Коля Зубкевич, сосед. Пару лет назад он схоронил по православному обряду свою жену и считался на улице Щорса специалистом. Неду перевезли с четвертого этажа хирургии в подвальное помещение морга, отвезли в загс паспорт, чтобы обменять его на свидетельство о смерти. Дядя Коля взял из дома отглаженную новую одежду, которую Илана специально приобрела для этого случая. От мамы Глафиры происхождение одежды было решено держать в секрете. В морге специальная женщина омыла новопреставленную, переодела, связала руки и ноги, наложила на лоб белую повязку. Зубкевич заехал в церковь, отстоял службу, велел Илане договориться с батюшкой и вместе с Воропаевым мотанул на кладбище в Выселки выбирать место.

Когда Рогнеду привезли на Щорса, она была еще теплая и родная. Глаза открыты, рот крепко сжат. Кто-то сказал, что на глаза нужно положить монеты: их начали судорожно искать. В Беларуси в настоящее время металлические деньги не чеканят. Мы нашли пятаки советского времени, российские десятки казались до обидного маленькими. Часов в шесть пришли две старушки-плакальщицы. Похожие друг на друга как сестры, с одинаковыми дерматиновыми сумочками бежевого цвета. Они сели по разные стороны от гроба, поставленного на табуретки в гостиной, и запели Каноны. Пели долго. При гробе поставили свечи, на грудь покойнице Илана положила своего Спаса, которого потом заменила новой иконой.

После Канона и пения стихир бабуси на время поумолкли, дом погрузился в молчание, лишь Глафира на кухне методично громыхала посудой.

Илана привезла пол-литровую баночку с крещенской водой и передала ей на всякий случай. Пожилая женщина возмутилась:

– Зачем это? Занимаются всякой ерундой… Ересь, которую выдумывают старые бабки.

Илана нашла в себе силы промолчать. Я только что подъехал из Купы с плохими новостями: погребальные венки в здании телеграфа продаются, но ленточек никто не пишет. Ленка, дочка Зубкевича, вызвалась проводить Лану до погребальной конторы в Мяделе, где «ленточки пишут». Девушки в срочном порядке уехали. До закрытия сервиса оставалось двадцать минут.

Я остался в комнате с покойницей: худой до неузнаваемости, хрупкой, восковой. Я не узнал бы ее, увидев такую при жизни.

Она лежала в новых одеждах посередине гостиной, в которой я видел ее обычно приносящей кушанья на праздниках. Смотрел на остроносенький гордый профиль, ладони, сложенные на груди и застывшие в неизъяснимом жесте. Сашка хотел, чтоб она умерла дома: тогда еще успели бы свозить ее в любимый дендросад, на Шишковичи, в Веричиту. Не получилось. Не хватило настойчивости и воли. Плакальщицы вернулись в комнату, перекрестились, расположились по разные стороны от гроба и запели опять. На этот раз они пели что-то, напоминавшее «По диким степям Забайкалья», но все же похоронное. Подходили проститься женщины-соседки, подруги по работе. Они не видели Неду в последние месяцы такой изможденной и изменившейся. Войдя, они вздрагивали и начинали плакать во весь голос. Мы побаивались, что своими криками они разбередят Глафиру. Та держалась хорошо, но в любой момент могла сорваться. Кто-то посоветовал поставить под гроб два ведра воды. Когда Чеся внесла их в комнату, мы слышали, как Глафира разразилась тирадой по поводу бабкиных предрассудков:

– Никогда не видела такой ерунды. Это святая вода? Крещеная? Вам надо торговать святою водою. Разливать ее по бутылкам. И продавать вместо водки…

Бабки пробыли в доме с семи вечера до одиннадцати. Потом вдруг поднялись как по команде, попрощались до завтра, дали указания. Ночью с Недой кто-то должен был остаться для молитвы. Вызвались Илана и Алка, ее одноклассница из Мяделя. Решили дежурить по очереди. Я распрощался, чтоб поехать к детям. В сенях встретил Костю и Сашку, вернувшихся с кладбища. Константин с тяжелой серьезностью поблагодарил меня за визит. Я стеснительно кивнул.

Утром я должен был отвезти детей к Шнурапетам, забрать Шевцовых и привезти их в Мядель. Мы встретились на Октябрьской, поехали. Ритка по дороге бормотала, что на Щорса в Мяделе водится какая-то зараза, вызывающая рак. Вспоминала Ленку Куцкевич. Я отвечал, что рак – болезнь не заразная и инфекционным путем не передается. От этих разговорчиков становилось не по себе. Добравшись до Мяделя, я обнаружил, что в доме не продохнуть: родственники, друзья, толпящиеся в коридоре незнакомые люди.