Томас Кенэлли - Дочери Марса

Когда они совершали головокружительный пробег по «Осеннему залу» и «Залу независимых художников», чьим девизом было: «Ни жюри, ни призов», Чарли несколько нервно предположил, что Кирнан за ужином выкажет себя человеком непьющим и вообще будет всячески демонстрировать свою благочестивость. Салли удалось его разубедить. Ужин в «L’Arlesienne» удался на славу — Иэн позволил себе выпить красного вина по столь важному случаю. Салли с Наоми непринужденно болтали, что заставило Салли начисто забыть, какой напряженной была их последняя встреча. Все досадное, отравляющее душу и жизнь, отодвинулось в этот день на второй план, уступив место светлому и безмятежному. Никто не заикался о делах — хотя Кирнан все же коснулся вопроса об организации работы на эвакопунктах. Кое-что, несомненно, можно и нужно улучшить, считал он. Складские помещения необходимо размещать в землянках, поскольку… ну, вы понимаете почему. В один склад угодила сброшенная с «голубка» бомба, и все. От санитаров осталось мокрое место. И если судить по состоянию некоторых складов, создается впечатление, что даже в это ужасное время кое-кто из начальства либо не дружит с головой, либо в сговоре с поставщиками. Ведь как наживаются на поставках шприцов и медикаментов, поражался лейтенант Кирнан. Ведь некоторые шприцы после первого же укола разваливаются в руках.

Как же все изменилось со времен «Архимеда» и Египта, подумала Наоми.

Под непривычным воздействием вина Салли вдруг показалось довольно комичным, что трое из тех, кто болтался по морю, после того как «Архимед» затонул, решили пригласить на ужин ее славного Чарли.

А Наоми тем временем стала рассказывать про Комитет Честности и невероятно подозрительную мадам Флерьё, потом живо описала присутствующим, кто такой «милый старина Седжвик». Салли уплетала печенку и свинину, как те женщины, которым в один прекрасный день уготовано узнать, что они невероятно располнели, — сказывалось хроническое недоедание на эвакопункте, да и тот неутолимый голод, который знаком всем, кто хоть на время избавился от постоянной угрозы смерти.

Шато-Бенктен, вотчину леди Тарлтон, перед Рождеством украсили и протопили армейскими обогревателями. Наоми вместе с другими медсестрами готовила рождественские пакеты для каждого раненого — обычный в подобных случаях незамысловатый набор — шоколадки, табак, песочное печенье, бумага для писем. В Булони она купила кружева для старшей сестры Митчи. Это Рождество так походило на те, о которых Наоми знала лишь понаслышке, когда счастье — вот оно, рядом, стоит только руку протянуть. Сестра писала ей теперь каждую неделю, а Иэн — уж раз в два дня как пить дать. Но даже присутствие во Франции американцев не гарантировало, что грядущий год станет последним годом войны.

Через два дня после Рождества старшая сестра Митчи получила телеграмму. Ее сын лежал в госпитале в Вимрё — отравление газами и воспаление легких. Леди Тарлтон совершенно случайно обнаружила ее в коридоре одетой и готовой к отъезду. Митчи никому и словом не обмолвилась, что уезжает.

Леди Тарлтон уже понимала, что нет средств уговорить Митчи не ехать. Поэтому, поправив ей воротник пальто и снабдив еще одним пледом, она вызвала Карлинга, чтобы тот подготовил машину для отъезда в Вимрё. Когда транспортный вопрос был решен, Митчи попросила Наоми ее сопровождать. Той с великим трудом удалось свести ее по лестнице и усадить в поджидавшее авто. Едва они расположились в шикарном салоне машины, где солидно пахло выдержанной кожей, как Митчи решила поделиться с Наоми своими планами — как только состояние сына улучшится, она добьется его перевода в Добровольческий госпиталь.

По дороге, идущей вдоль побережья, они добрались до Вимрё, и здание госпиталя нависло над ними уродливой громадой, вырисовывающейся на фоне грязно-серого неба. Территорию госпиталя усеивали пятна грязного подтаявшего снега — жалкое напоминание об ушедшем белоснежном Рождестве. Они ждали в машине, пока Карлинг наводил справки, потом миновали несколько обледеневших дорожек между бараками и палатками. День выдался ненастный, поэтому раненых на улицу не выводили и не выносили. Наконец, они добрались до отделения, где находились отравленные газом, а среди них и сын Митчи.

Стараясь не наступать на замерзшие лужи, Наоми ввела Митчи в отделение. Здесь по крайней мере хоть было тепло. Медсестры, стараясь подчеркнуть, что на дворе зима, украсили стены блестками. Они отыскали рядового Митчи, который лежал с содовыми примочками на глазах. Кожа у него была красноватого оттенка, и палатная сестра что-то сказала про отек легких и страшно высокой температуре, из-за которой у рядового Митчи начались галлюцинации, так что он иногда даже пытается встать с койки.

Когда Митчи уселась рядом с ним, ее сын даже не услышал, как скрипнул стул. У него было квадратное лицо, даже меньше, чем можно было ожидать, если сравнить с внушительных размеров головой. Мать дотронулась пальцем до его покрасневшей, в струпьях ожогов руки. Наоми вся эта сцена не нравилась. Подкатили баллон с кислородом, на лицо наложили маску, и его дыхание сразу стало шумным. Сестра сняла с глаз примочки, рассчитывая, что он теперь сможет увидеть своих посетителей и поговорить с ними. Но, похоже, отравленный газами сын Митчи вообще никого и ничего вокруг не воспринимал.

Появился молодой палатный врач, Митчи сказала, что она мать этого раненого. Врач с профессиональной отстраненностью изложил диагноз и перечислил процедуры — трахеотомия и прокачивание нагретых паров эфира через легкие. Пока они говорили, подошла еще одна медсестра, чтобы сменить примочки на глазах. В этот момент Митчи-младший дернулся и замотал головой. Как пояснил доктор, он с запозданием обратился за медицинской помощью из-за донимавших его легочных симптомов. Сочетание нескольких серьезных симптомов ничего доброго не сулило, но, как сказал палатный врач, он здоров, молод и непременно поправится. По сути, он использовал в беседе с Митчи тот же прием, каким она сама неоднократно пользовалась, чтобы успокоить волнующихся родителей раненых солдат. Наоми заметила, как она вслушивается в каждое слово врача, словно потом собиралась подвергнуть его монолог самому тщательному анализу и искала в нем какой-то скрытый смысл.

Когда палатный врач ушел, Митчи поговорила с палатной сестрой. Говоря с ней, Митчи изо всех сил старалась подавить приступ кашля. Она приложила ко рту смоченный в эвкалиптовом масле платок, следя за тем, чтобы кто-то не дай бог не заметил на нем следов крови и не выпроводил бы ее из отделения как носителя опасной инфекции.

С того дня Наоми почти постоянно ездила вместе с Митчи в Вимрё, иногда вместо Наоми ездила одна из медсестер из числа так называемых «английских розочек». Наоми была с Митчи и во время третьего по счету визита в Вимрё, когда температура у Митчи-младшего понизилась. Когда они приехали, он спал, но тут же проснулся, когда сестра подкатила кислород, чтобы наложить ему маску. Когда маску некоторое время спустя сняли, он едва слышно растрескавшимися губами пробормотал: