Владимир Данилушкин - Дача ложных показаний

Наверное, ее дочурка, когда вырастет, станет журналисткой, как мама.

Жизнь семьи в основном проходит за праздничным многодневным столом, под звон разнокалиберных бокалов. Форма зачастую бывает шире содержания. У каждого дома есть своя аура. Здесь тоже. Не сильная, здесь жили, не беря в голову, как на вокзале. Хозяйка надела вместо очков линзы, и ей проблема плакать. А как же без этого? Она обняла меня на прощание с неожиданной нежностью, вызвав ощутимую двойную боль. Бес в ребро, ангел в лопатку. Целуй меня, Кэт, прямо в кетчуп, я его возлюбил со времен ГКЧП.

Магадан — город маленький, Анадырь и того меньше. Куда ни сунешься, везде одни и те же лица, как на подводной лодке. Выбирать не приходится, попадется уживчивый — твое счастье. А есть ведь такие, что только увидишь его, краем глаза, и как железом по стеклу. С такими хочется встречаться не чаще, чем раз в год, во избежание нервного срыва. Он тебе в сотый раз норовит выложить свои обстоятельства, мысли и идеи, ценность которых не превышает вторично выеденного яйца. И тут же норовит продублировать это же самое, дорвавшись до вялых ушей. Думает, что не услышал с первого раза, и стремится продублировать для какого-то внутреннего протокола. И так успеет надоесть за пару часов, что, грешным делом, думаешь, хоть бы услали тебя в командировку, подальше, на Альфу Центавру!

А он приходит к тебе и завтра, и послезавтра, день за днем, как на службу. И заставляет восхищаться собой, талдычит свою бесхитростную, как песенка зяблика, лав стори. Пока до смерти не заканнибалит.

Из-за обледенения полосы пришлось пробыть в аэропорту Анадыря с утра до самого вечера. Собственно эта непогода была мне предсказана эрудитом, Ирининым мужем.

Тараканы бродили по полу аэропорта, как хозяева, объедали пролитое и засохшее сладкой лужей вино. Оно липло к ботинкам. Меня морило и погружало в сон, а сердце не давало провалиться. Кажется, там я впервые обратил внимание на то, как рыжие создания реагируют, когда на них замахиваешься: их будто сдувает ураганом. В другом порту та же картина. Потом в Сочи точно так же убегали от замаха руки черные жирные жуки на балконе санатория.

К вечеру сумеречное существование наполнилось надеждами и мечтами. Дорогим событием стал стаканчик газировки. Не так-то просто оказалось добыть его в буфете.

Вдруг понял: я очень соскучился по семье и жаждал немедленно очутиться в обществе жены и сына. Никогда так не щемило по ним сердце, как в этом особом городе-дыре, Анадыре.

Там каждое проявление жизни волнует и заставляет сопереживать. Вот молодой чукча звонит по междугородному автомату по поводу смерти сестры. Такой же бестолковый, как я. Он владеет несколькими языками, преимущественно оленьими. Раньше я думал, что у меня бока болят из-за плохой постели, а сейчас у меня после хорошей, в гостиничном люксе, болят. Может, печень донимает?

Надо было расщелкивать часы, как орехи. Успокаиваешься, приспосабливаешься к ходу времени ожидания. Надо каждый час поделить на половину и еще на половину. Отмечать истечение этих долей, подобно нотам в произведениях Альбинони. Время ускоряется. После дремы в кресле, отдохнул для новых впечатлений, стал сильнее. Возможно, мне не надо было рваться в такую рань в аэропорт, а побыть до обеда в обществе подруги жены и ее проницательного мужа. Такое было его предложение, которое я блистательно проигнорировал.

Время шло, и даже тараканы приуныли, перестали отскребать сладкое винное пятно. Наупотреблялись в дупелину.

Предчувствие встречи с женой, сыном, котом не радовало, а ужасало. Их образы освещены в моем сознании слабой желтоватой, сиротской лампочкой.

Эта поездка не была обременительна и напоминала работу фотографа: на создание снимка тратится доля секунды, а остальное тихо млеешь и занимаешься любыми другими делами в ходе проявки. Мне было поручено получить пять подписей на обращение в правительство, по поводу золотодобычи, которое сочинили наши законодатели, чтобы оно было коллективное, от нескольких субъектов Федерации. У нас такая теперь струя — коллективные обращения. Если один крикнет, это нуль, а если кто-то подсуетится, соберет триста подписей, власти почешутся в одном месте. Вернусь из Анадыря, надо будет полететь в Улан-Удэ, Иркутск, Новосибирск, где я куплю книгу Маркиза де Сада, а потом в Москву, на семинар, набраться семян разумного, доброго и светлого.

Подпись чукотского деятеля я получил и стал бродить по городу, быстро разочаровавшись его небольшой величиной. Правда, легкий туман скрывал истинные размеры Анадыря. Безлюдье улиц вызывало у меня оторопь и волнение. Шум тысячных толп народа, как ампутированная нога болит у пострадавшего от противопехотной мины.

И вдруг впереди в анадырском тумане показалась непонятная толпа, пугающая своей неподвижностью. Может быть, это очередь за спиртным? Но ведь я видел в магазине: водку продают без талонов, собственно это первое, что бросается в глаза. Люди молча стоят в динамичных позах, не шевелясь и не матерясь, будто в сказке о мертвой царевне. Неподвижность завораживает больше вина, студит и сушит мозги. Неужели мне придется поцеловать кого-то из них, чтобы ожили и забегали в предощущении принятия на грудь?

Вдруг волна горячей крови окатила с головы до ног. Мне хотелось смеяться. Да это же памятник Первому ревкому Чукотки! Многофигурный. Я подошел чуть ближе. Памятник установлен на невысоком постаменте, почти вровень с землей, большая скульптурная группа. Она не вызвала у меня эстетического всхлипа, не притянула, как бывало в Питере, когда липнешь к произведению скульптуры, как железная пылинка к магниту, покрываясь потом, как маленький проказник, застигнутый на месте отлынивания учителем физкультуры.

На Чукотке были перезахоронены к юбилейной дате расстрелянные борцы за власть Советов. Их откопали из земли, где, пролежав несколько десятилетий в мерзлоте, они оставались, как живые, не тронутые тленом, и, лишь оттаяв, почернели. Загадка мерзлоты и хлада — она продолжает сотрясать магаданских поэтов, как загадка жизни и смерти, и они готовы потратить многие годы, чтобы раскрыть тайну белого безмолвия, сделать общим достоянием. Наверное, есть нечто мистическое в том, что я увидел этот памятник в конце эпохи социализма, какая-то подсказка судьбы, только вот какая?

В Улан-Удэ я видел огромную голову (Ленина), как в сказке Пушкина, водруженную на постамент. Это же памятник головной боли! — подумал.

Чукотский город, одна из достопримечательностей которого — аэропорт, здесь постигаешь особый ход времени. Психологический этюд с шестью киосками. Несколько раз подходил к каждому, покупал, то пасту, то сгущенку, то сок и чай. Продлял себе удовольствие. Коротал часы ожидания, а в конце коридора лежали мои вещи, о которых я слегка беспокоился и поддерживал с ними телепатическую связь. Правда, потом оставил на попечение молодой особы с младенцем. Второй сын, повзрослее, запнулся о мой багаж, упал, ударился, но не сильно. Можно было бы познакомиться, да мне просто рот открывать неохота.