Филип Жисе - Океан. Белые крылья надежды

Леопольдо уперся рукой о дверной стояк, перепрыгнул взглядом забор, вместе с ним и акацию, растущую у забора, и побежал взглядом по бесплодной земле. В проеме дворовых ворот показался капитан, заметил Леопольдо и направился к нему. Некогда белая форма посерела, босые ноги покрылись тонким слоем пыли, лицо лоснилось от пота.

– Хорошо, что выгребная яма у них находится рядом, иначе, не знаю, как ты, Лео, но лично я устроил бы туалет прямо здесь, посреди хижины.

Леопольдо посторонился, пропуская капитана внутрь. Тот опустился на лежанку, снял рубашку и вытер ею лицо.

Капитан уже как второй день называл Леопольдо на "ты", но Леопольдо не обижался, трудности, переживаемые вместе, сблизили их с капитаном. К тому же капитан был намного старше Леопольдо, можно сказать, годился тому в отцы, поэтому смена формы обращения со стороны капитана с "вы" на "ты" была вполне закономерна. Сам же Леопольдо называл капитана не иначе как "капитан", хоть того и "списали" на берег.

– Что говорит Рахим? Долго нас здесь будут держать?

– А ничего не говорит, – отмахнулся капитан. – После того раза я с ним больше не разговаривал.

Разговор между капитаном и Рахимом – так звали темнокожего мужчину с платком на голове – произошел неделю назад, на следующий день после пленения. К счастью для Леопольдо и капитана Рахим немного разговаривал на английском, поэтому, хоть и с горем пополам, но объясниться мог. На вопрос капитана: "Когда нас отпустят?" Рахим ответил, что не раньше, чем скажет Ахмед. В ходе дальнейших расспросов выяснилось, что Ахмед был главарем во время нападения на "Италию" и вместе с тем приходился Рахиму двоюродным братом. Впрочем, все те, кто принимал участие в захвате контейнеровоза, как понял капитан из разговора с Рахимом, были родственниками и принадлежали к одному из самых известных сомалийских кланов – клану Дарод. Сам же Рахим был пастухом, сегодня бедным, но еще неделю-другую назад мог считать себя зажиточным. На вопрос капитана: "Что случилось?" Рахим ничего не ответил, только загрустил, на глаза его набежали слезы, после чего он развернулся и скрылся в доме.

Как мог заметить Леопольдо, у Рахима была жена. Леопольдо часто видел темнокожую женщину с желтым платком на голове и халате, представлявшим собой длинный кусок ткани, густо усыпанной головками синих и оранжевых цветов, часть которой обертывается вокруг бедер, а остальным драпируется верхняя часть туловища, при этом одно плечо остается обнаженным. Видел, как она, шлепая сандалиями на босу ногу по горячему песку двора, металась между домом и небольшой постройкой в дальнем конце подворья. Должно быть, это действительно была жена Рахима. По крайней мере, возрастом она ненамного ему уступала. Невысокая, с морщинами, густо изрезавшими лоб, и грустью во взгляде. Именно эта женщина приносила Леопольдо и капитану еду и питье – прокисшее верблюжье молоко и козий сыр. Долго стояла и смотрела, как они с капитаном едят, после чего, словом не обмолвившись, забирала посуду и уходила.

Часто Леопольдо замечал эту женщину, идущую с небольшим количеством еды и питья к постройке в углу подворья, видел, как она открывала дверь – единственную среди всех строений, и исчезала внутри. Кроме нее и Рахима Леопольдо не видел, чтобы кто-нибудь еще входил или выходил из этой постройки. Что скрывала внутри себя эта постройка? Леопольдо не знал и не спешил узнать. Измученный жарой, а часто и жаждой, он только и думал о том, как бы поскорее покинуть это негостеприимное место. Удивительно, но Леопольдо не раз казалось, что их здесь никто не держит. Даже руки им Рахим развязал сразу же, как только они переступили порог их нового жилища. Леопольдо даже подумал, не напасть ли на Рахима, но после разговора с капитаном понял, что эта затея заранее обречена на провал. Если они и смогут выбраться из селения, то куда пойдут? Как долго они пройдут по изнывающей от недостатка воды земле, прежде чем упадут, если не от усталости, то от мучительной жажды наверняка? Нет, бежать из этого гиблого места мог только безумец. К счастью, ни капитан, ни Леопольдо до такой степени отчаяния еще не докатились.

Детвору, что все время крутилась поблизости, заглядывала к ним в жилище, а иногда и сопровождала к выгребной яме, Леопольдо считал детьми Рахима. Непривычно ему было видеть у людей, которые разменяли явно четвертый десяток, таких маленьких детей, но иначе объяснить наличие детворы на этом подворье Леопольдо просто не мог.

Было у Рахима и хозяйство, состоявшее из пяти коз и двух верблюдов. Козы здесь были вместо собак, бегали по подворьям, терлись худыми боками о жерди загонов и шастали по равнине, лакомясь сухой травой и листьями акаций.

Как мог заметить Леопольдо, здесь не было воды, поэтому жажду утоляли молоком верблюдиц или коз, мяса никогда не ели, как не ели ничего другого, кроме как козьего сыра и каких-то лепешек. Леопольдо часто удивлялся, как только эти жители равнин все еще не отдали свои души богу, разговаривал с капитаном об этом, но тот лишь пожимал плечами, тем самым давая понять, что и сам бы хотел знать ответ на этот вопрос. Но больше всего Леопольдо беспокоил ответ на другой вопрос: "Как долго их вознамерились держать здесь?". Но ответ на этот вопрос мог знать только Рахим, но он, похоже, и сам толком ничего не знал.

Всю ту неделю, что прошла со времени их пленения, они провели в своем жилище, лишь время от времени покидая его, чтобы посетить кишащую мухами и червями выгребную яму или посидеть на земле у входа в жилище в утренние или вечерние часы, те часы, когда солнце проявляло активность меньше всего. Все остальное время они лежали, распластавшись на циновках, вознося мысленно мольбы жестоким богам, прося их сжалиться нам ними и послать им если не спасение, то хотя бы дождь. Но боги – жестокие и эгоистичные существа. Они требуют к себе ежеминутного внимания и не желают уделять его тем, от кого его требуют. Поэтому Леопольдо и капитану только и оставалось, что лежать и мечтать о дожде, о возвращении домой, о любимых. В такие минуты, минуты жестокого отчаяния, Леопольдо часто доставал из кармана перевязанные сухой травинкой остатки локонов Ангелики, долго смотрел на них, рассматривал, снова и снова думал о том, а не совершил ли он ошибку, отправившись в погоню за иллюзией, миражом. И тогда он, с легким трепетом в сердце и даже некоторым благоговением, проводил пальцем по волосинкам, и озарение снисходило на него. Не за иллюзией он погнался, а за живым человеком, и те волоски, что лежали у него на ладони, было тому лишним подтверждением…

Леопольдо вернулся в хижину вслед за капитаном, опустился на циновку, протер руки, тело рубашкой, избавляясь от пота, провел ладонью по отросшей на лице щетине.