Пол Бейти - Черный кандидат

– Ты моя девочка, если я что-то делаю, ты идешь за мной. И наоборот.

– Я думаю, что идти за ниггером, у которого в кармане пятнадцать штук, гораздо проще.

– Да что ты говоришь? No te preocupes , не беспокойся, я просто возьму бабки и смоюсь. Если мисс Номура хочет поиграться в социального работника, ее дело.

Фарик схватил Спенсера за локоть и потащил к двери.

– Мы тут постоим, хорошо?

– Хорошо, – ответил Уинстон.

Иоланда стерла руками пот с груди Борзого и высушила его соски своим дыханием, наблюдая, как его тело покрывается гусиной кожей.

– Иоланда, что ты делаешь?

– Ты не думал, что мы поженились слишком молодыми? – спросила она, проникая указательным пальцем в бездну его пупка.

Палец погрузился до третьей фаланги, Иоланда, казалось, давила непосредственно на чувствительные точки мужниной души. Она хотела возбудить внутри его настоящего самца, услышать его рев, чтобы он умолял о пощаде ее и только ее. Уинстон напряг пресс, и стенки его пупка стиснули палец, как китайская ловушка из темной кожи.

– Ланда, никуда ты не денешься, так что не бузи.

Иоланда резко дернула руку, но не смогла высвободиться из вакуумного капкана.

– Борзый, не балуйся!

Уинстон выдохнул и расслабил мышцы. Прежде чем вытереть влажный палец о его штаны, Иоланда его понюхала. Потом задрала свою футболку и обняла Уинстона; их потные животы слиплись, как мокрые салфетки.

Тем временем в коридоре Спенсер спросил у Фарика:

– Уинстон и Инес, они что, серьезно?

– Жидок, я не знаю насчет мисс Номуры, и я сомневаюсь, что Борз реально займется всей этой мутотенью с плакатами и выступлениями, но я точно знаю: когда он говорил, что знает всех в округе, это от души. У него есть только два настроя: серьезный и до хера серьезный, только так. Я только раз слышал, как он шутит, когда мы работали в Бруклине, и это был сущий кошмар. И даже когда Борзый шутит, он серьезен. Очень уж чувствительный. Знаешь, ниггеры часто подкалывают друг друга, мол, «ты такой урод», «такой черный», «такой тупой». С Борзым никто такого себе не позволяет. С той самой истории между ним и Картером. Мы как-то возвращались с пляжа, и Картер не слезал с Борзого. «Ниггер, ты такой жирный, ты подпрыгнул на небо и прилип. Ублюдок, ты такой большой, что носишь наволочки вместо носков. Ты такой толстый, что срешь пушечными ядрами. Астронавты из космоса могут разглядеть только Великую Китайскую стену и твой черный зад». И это были не какието шуточки, Картер палил со всех орудий, и Борзому оставалось только терпеть удары. Он ведь врать не может. Если он скажет кому: «Я тебя прикончу», у парня друзей останется меньше, чем у Израиля. В общем, Картер так заливался, что ему пришлось остановиться, чтобы перевести дыхание. В эту секунду Борзый, устав от подколок, вдруг выдал: «Да, зато я твою мать имел». Обычно, когда ниггер заводит песню насчет «я твою маму туда-сюда», другие только поморщились бы, мол, труха базар. Но тут они ржали, падали со ступенек, выбегали на улицу и стучали друг друга по спине – помирали со смеху.

– Почему?

– Потому что знали: если Борзый сказал это, он и вправду отымел мать Картера.

– Вот же дерьмо.

– То еще. Ниггер, да еще такой прямой, как Борзый, говорит при корешах, что трахал твою мать? Ты обязан с ним драться. Борзый мог просто дать Картеру стукнуть себя, тот весит-то килограмм пятьдесят. Но Борзый играет всерьез. Он так ему врезал – ты видал, как матадор пронзает быка? Бык на секунду зависает: «Вот блин, чертов ублюдок меня проткнул», потом падает на колени. Вот так Борзый врезал Картеру. Чувак упал на колени с поломанным носом, у него носовые проходы перекрыты на всю жизнь. Он дышит только через рот. Дашь ему леденец на палочке – все, ублюдку конец.

Фарик посмотрел куда-то за Спенсера. Тот повернул голову: за его спиной рука об руку стояли Уинстон и Иоланда. Теперь Спенсер понял, почему на улице мальчики бегут к Борзу, тянут его за одежду, просят, чтобы их «вписали» в какой-то невидимый гетто-список неизлечимо плохих. Он понял, почему никуда не делись колпаки с колес его машины после первого визита в квартиру Уинстона. Уинстон Фошей – живой афроамериканский народный герой, миф о котором расположился примерно посередине между ангелоподобным Джоном Генри и жестоким убийцей Стаггером Ли. Спенсер заполучил сюжет для статьи.

Уинстон стоял у входа в зрительный зал. Мимо спешили запоздалые зрители, знакомых лиц среди них попадалось мало. Вне зависимости от цвета кожи эти люди посещали его район лишь ради скудных порций духовной пищи в ресторане Сильвии да выступлений «профессионального негра» вроде его папаши, который разглагольствует о трудностях, испытываемых черными американцами и тем просвещенным меньшинством, что по-настоящему сочувствует их делу. Каждое восторженное упоминание имени, слетавшее с губ посетителей мероприятия, говорило Уинстону, что по-настоящему узнать отца он может, лишь прочитав написанные им книги, ибо с динамичным, проницательным, искренним Клиффордом Фошеем он знаком не был.

– Йоу, Борз, ты идешь? – спросил Фарик. – Твой предок будет зажигать.

– Не, вы идите.

Иоланда и Фарик поспешили в небольшой, но многолюдный зал. Фарик заметил, что Спенсер собирается сесть в первом ряду, и крикнул:

– Эй, жидок! Подожди! Придержи для меня место, не видишь, что ли, я калека!

Иоланда стукнула его по спине.

– Обязательно называть его «жидок»?

– А что такое? Тебя это слово смущает?

– Нет, но меня уже задрало слышать его от тебя.

– А как его еще называть?

– Я думала, ты последователь «Нации Ислама»! Как насчет «каган», «пейсы», «аид»? Да как угодно, лишь бы не «жидок», достало уже!

– Аид, – задумчиво произнес Фарик, щелкая языком, словно пробовал дорогое вино. – Это мне нравится.

Уинстон стоял у самых дверей. На сцене Клиффорд и его маленький оркестр готовились к представлению. Шугаршак короткими гудками настраивал саксофон, заглядывал в раструб и, выдув несколько нот, тряс инструмент, словно пытался выбить невидимый засор. Гасто сидел за небольшой ударной установкой, репетировал свои фирменные комбинации и соло. Дьюк поправлял и перекладывал барабаны конга, зажатые между коленями. Уинстон вспомнил, как он изводил Дьюка вопросами о разнице между барабанами конга и бонго. Давуд копался в вещмешке, готовил перкуссионные инструменты. Их выбор на сегодняшний вечер определялся, судя по всему, такими немузыкальными качествами, как нарочитая африканскость и ловкость, которые требовались для такой игры.

Уинстон проследил за нервным вышагиванием отца по сцене. И ткнул в Клиффорда пальчиком Джорди:

– Это твой дедушка, Джорди. Он мудак.