Пол Бейти - Черный кандидат

– Вези меня в Чайна-таун.

Кинотеатр в Чайна-тауне – одно из самых темных мест во Вселенной, и тьма на секунду убедила Уинстона, что он мертв. Убедившись, что сердце его еще бьется, Уинстон на ощупь спустился по проходу, от спинки к спинке, иногда натыкаясь на чью-нибудь потную шею. Нашел два пустых кресла и провел рукой по вытертому бархату сидений, чтобы не сесть на свежую жвачку. Из пеленки и двух мягких игрушек он соорудил для Джорди шатер, где мальчик быстро уснул, как попугай в накрытой одеялом клетке.

Развалившись в кресле, Уинстон смотрел сквозь клубы сигаретного дыма на гигантский экран. Действие происходило в Гонконге. Два брата, очевидно находившиеся по разные стороны закона, спорили, кто из них готов принести большую жертву друг другу:

– Я убью ради тебя.

– А я умру ради тебя.

Выходя из кино, Уинстон задумался, принял бы он сам пули, предназначенные для сестры, чтобы умереть потом у нее на руках с выражением благородства. Он шел на север по Бауэри и пел главную тему из второго сегодняшнего фильма, «Однажды в Китае», который видел раз десять, не меньше. В двух кварталах от кинотеатра он завернул в зоомагазин, все еще распевая:

– Ао цзи мьен дей чун ла-а-а-а. Рё цзи цьян на ун рю хуа-а-а-ан!

Владелец магазина встретил его улыбкой и подхватил припев:

– Дан цзю тье дааа… Замечательный фильм.

– Просто лучший.

Уинстон попросил показать маленьких черепах. Хозяин поставил на прилавок аквариум, полный темно-зеленых черепашек длиной всего пару сантиметров. Уинстон выбрал одну и вложил в руку Джорди.

– А что значит эта песня?

– «Стой гордо перед лицом войны. Горячая кровь как красное солнце. Храбрость как железо».

– Хороший совет. Сколько за черепашку?

– Штука – доллар, десяток – восемь.

Перегнувшись через прилавок, Уинстон шепнул владельцу на ухо:

– А пираньи имеются?

Тот глянул по сторонам, велел помощнику следить за кассой, скрылся за дверью и вернулся с рыбой угрожающего вида в полиэтиленовом пакете.

– Вот это дело! Дайте еще вот этих камушков, синих.

Вернувшись домой, Уинстон насыпал декоративные камешки в угол стеклянной посудины, в которой держал золотую рыбку, воткнул в кобальтово-синий холмик пластиковую пальму, создав подобие тропического острова. Потом выковырял из руки Джорди почти высохшую черепашку, реанимировал ее каплей слюны и выпустил в воду к золотой рыбке и дохлой мухе, которая плавала на поверхности.

Поднес к аквариуму пластиковый пакет с пираньей:

– Рыбка, выходи поиграть! Дастин, познакомься с сэром Лоуренсом Оливье.

Пиранья выплыла из пакета в новые апартаменты.

– Тут безопасно? Черта с два, тут небезопасно.

Черепашка прижалась к камням. Золотая рыбка забилась в угол, опасливо приглядываясь к новому соседу. Пиранья сожрала дохлую муху. Уинстон понес Джорди спать, гогоча голосом Минга Беспощадного [26] Минг Беспощадный – главный злодей из фильма «Флэш Гордон» (1980). В 1981 году исполнитель роли Минга Беспощадного Сэм Джонс получил премию «Золотая малина» за худшую мужскую роль. .

Когда в воздухе висела дымка, с площадки обозрения Эмпайр-стейт-билдинг манхэттенский горизонт напоминал гигантскую гистограмму, где величественные строения тянулись вверх по оси алчности. За небоскребами делового центра лежала бесплодная равнина Восточного Гарлема. Борзый оглянулся на Инес и Спенсера – те торопливо поглощали горячие начос, которые продавали на площадке, и не мешали Уинстону созерцать.

Этот вид всегда вызывал у Уинстона смешанные чувства. Так высоко от земли, на нижней границе облаков, он испытывал разнонаправленные сигналы социального головокружения. Не мог понять, летит он или падает.

Сегодня этот вид для Борзого был актуальнее, чем когда-либо. Почти в шутку объявив о своем участии в выборах, он взглянул на свой район со стороны. Когда он навещал друзей, ужасная вонь от ведер, служивших жителям верхних этажей туалетами, не вызывала у него позывов рвоты и веселых шуток, но заставляла вытирать глаза, горевшие от стыда. Ночами, глядя из окна спальни, он считал дома в своем районе, пораженный тем, что темных, покинутых квартир в два раза больше, чем обитаемых. Он засыпал, когда ночные наркоманы летучими мышами вылетали из своих бетонных пещер, а дневные бездомные возвращались в гнезда в разваливающихся трущобах.

Иностранные языки, говоры и наречия туристов звенели в ушах Уинстона, как писк лесных комаров. Веселая толчея создавала иллюзию, что в городском хаосе далеко внизу он тоже иностранец. Порывы жаркого ветра дергали карту города, Уинстон с трудом удерживал ее под нужным углом. Вокруг него собралась группа туристов из Германии с гидом.

– Im Norden liegt Harlem, – сказал гид, привлекая рукой внимание туристов, – die Heimat des schwarzen Amerikas.

От немецкого языка у Уинстона засвербело в горле, но он отчетливо расслышал «Гарлем» и заинтересовался, о чем говорит гид. Он точно не говорил про его Гарлем, Ost Harlem.

У Испанского Гарлема не было своего фольклора. У него не случилось своего Возрождения, лишь Бен Э. Кинг упомянул его в одноименной песне, отсюда родом только три относительно известных поэта (Вилли Пердомо, Пири Томас, Даг Фреш) и легендарный баскетболист Джо Хаммонд. Никакой гид не смог бы описать абсурдность повседневной жизни в районе. Как перевести на другой язык хаотичное утро Уинстона?

Восточно-гарлемская заря окрасила аквариум в цвет червонного золота. Красиво, подумал Уинстон. У меня получился тропический рай. Но быстро выяснилось, что его любимая пиранья, символ избирательной кампании, мертва и плавает на боку, а золотая рыбка и черепашка весело носятся вокруг ее трупа.

Настоящая, интересная жизнь протекала в Восточном Гарлеме, но у черного Гарлема, по-видимому, маркетинг и пиар были лучше. Его мистический ореол приносил прибыль не только туристическим гидам с рудиментарными знаниями о предмете. Прежде чем в район ворвалась цивилизация в виде туристических компаний с двухэтажными автобусами и пешими турами, свои услуги европейским зевакам предоставляли Уинстон и Фарик.

Они искали клиентов у автовокзала Портового управления. Слоняясь около стоянки такси, они дожидались, когда на горизонте появится парочка высоких бледных юнцов с типичными физиономиями наследников великой европейской цивилизации, с непременными вихрами, черными джинсами и рюкзаками за спиной. Услышав шуршание карты, Фарик давал залп своего футбольно-репортажного немецкого:

– Achtung, мудилы! – говорил он, ковыляя к юношам и ослепляя улыбкой «Добро пожаловать в Нью-Йорк» с блеском золотых зубов.

– Nicht scheißen! Nicht scheißen! Шучу, шучу.