Камен Калчев - Софийские рассказы

Он сел возле меня, утомленный быстрой ходьбой, и начал рассказывать. Я слушал его внимательно и сгорал от смущения и стыда. На шоссе, рассказывал Векилов, неподалеку от недавно открывшегося здесь ресторанчика, он неожиданно увидел Виолету Вакафчиеву и Евгения Масларского. В нескольких шагах от них блестел на солнце итальянский мопед. Виолета и Масларский возбужденно разговаривали. Через минуту Масларский влепил пощечину Виолете и кинулся к мопеду. Виолета, схватившись за щеку, бросилась вслед за ним, но он даже не обернулся и пулей понесся по шоссе в направлении города, оставив ее одну. Убедившись в тщетности своих попыток догнать мопед, она села в стороне от шоссе и долго плакала. Потом встала и медленно побрела через луг в сторону города…

— Наверное, сводили счеты, — вздохнул Векилов.

Я ничего не ответил ему. Все показалось мне таким жалким и смешным… Всего несколько дней назад она меня уверяла, что порвала с ним окончательно… А сейчас снова бежит за ним… Где же ее гордость? Я ничего не понимал и не мог понять такую любовь. Векилов пытался меня убедить, что это выражение отчаяния, но я не верил и этому.

Мы медленно шли по той самой тропинке, по которой ушла Виолета. Река и островок остались далеко позади. Не было слышно уже ни воркования дикого голубя, ни стука дятла. Доносился только рев осла. И я не мог разобрать, плачет он или смеется…

У меня не было никаких оснований тревожиться из-за странностей Векилова. Порой он забавлял меня своим желанием помочь мне. Разве мне требовалась помощь?

Я продолжал ставить рекорды в нашей бригаде и пожинать лавры, и это происходило без особых усилий с моей стороны. Бай Драго и Злата завидовали мне. Они говорили, что «денег у меня куры не клюют», и их желание женить меня еще больше усиливалось.

Как ни странно, все вокруг интересовались мною. Даже Лачка позволял себе «спасать» меня и говорил по вечерам, когда мы, сидя во дворе под шелковицей, пили ракию, что мужчина после сорока лет уже должен прибраться, если хочет иметь счастливую старость.

Я не очень хорошо понимал, что Лачка подразумевает под словом «прибраться». Когда-то бабушка говорила о больных или несчастных людях: «И чего их господь не приберет?» Вот сейчас и со мной происходило нечто подобное. Мне все казалось, что Лачка намекает именно на такую «приборку».

Более упорным был Векилов. По его мнению, я недостаточно использовал свои способности. Он убеждал меня, что я родился руководителем, а не простым шофером, и настаивал, чтобы я вернулся на работу в государственный аппарат.

К армии моих спасителей присоединилась и Гергана. Она привлекла к этому и своего мужа Иванчо, симпатичного, несколько инфантильного человека, который с улыбкой наблюдал, как все суетятся вокруг меня, и тайно мне подмигивал, мол, не беспокойся и не обращай на них внимания. Мы с ним понимали друг друга. Иногда после работы мы вместе пили мастику. Царица еще не переделала его по своему вкусу, хотя он на первый взгляд выглядел исключительно послушным.

Он был худощавым, жилистым, слегка сутулым, с продолговатым лицом и маленькими, удивленными глазами.

— Эта чума, — говорил он о своей жене, — ушла в кино, а меня оставила смотреть за чумачатами. Не дай бог, случится что-нибудь, не знаю, как буду перед ней оправдываться.

Он был крестьянского происхождения, не любил белоручек, и ему все время казалось, что живет он за счет других.

— Как только надел пижаму, — жаловался он мне, — кончился мой идеализм. Стал бабой! Не могу на себя смотреть.

О работе жены говорил:

— Это же бог знает что! Кто только не идет к ней жаловаться!.. Ну народ! Каждый ищет, где полегче.

Сам же Иванчо не искал легких дел. Если бы не встретил Гергану, наверное, с него последнее пальто бы содрали. А когда люди требовали от него работу полегче или зарплату побольше, он улыбался и спрашивал: «Ну что, кончили? А теперь идите и занимайтесь делом? Извините меня, если нагрубил…»

Я почувствовал к нему симпатию с первой нашей встречи. Мне нравились шутки, которые он нет-нет да и отпускал по адресу своей жены, хотя делал это скрытно и несколько боязливо. На тексте одного из ее докладов он написал:

«Предполагается, что доклад будет прочитан в Народном театре в Софии, где соберется более пяти тысяч слушателей».

Гергана только снисходительно улыбалась. Относилась к мужу, как к малолетнему ребенку.

В цехе же его воспринимали не как начальника, а как равного себе, однако слушались, потому что дело свое он знал. За это его очень уважали, поэтому всегда выполняли и перевыполняли нормы. И все это спокойно, без шума и хвастовства, как в других цехах.

Было похоже, что и я ему нравился. Мы очень быстро сдружились. Вместе пили мастику с лимонадом. Это от него я узнал, что мастику хорошо пить с лимонадом.

Иванчо не знал о моей безнадежной любви к Гергане в прошлом. Думаю, что Гергана из гордости ничего ему не сказала. По крайней мере, ревности с его стороны я не почувствовал ни разу. Наоборот, он постоянно приглашал меня к себе домой в гости, любил, когда мы с Герганой заводили разговоры на политические темы. Я как-то подумал, а не притворяется ли он наивным и не разыгрывает ли нас с Герганой, чтобы внести в свою жизнь какое-то разнообразие? Крестьянская натура способна на многое… Когда жена его решила меня «спасать», я воспринял это как удобный повод выпить еще по одной рюмке мастики с лимонадом и посмеяться про себя над женским властолюбием.

— Слушай, — сказал однажды Иванчо, — сегодня вечером мы будем на Габере. Векилов наловил в Марице рыбы, а у меня припасена привезенная из села бутыль белого вина. Ты не увиливай, приходи! Иначе — дружба врозь!..

Новый город умел веселиться. Люди собирались на Габере, за вокзалом, на берегу Марицы. Это был высокий холм, покрытый дубовым лесом. С него открывался вид на город, химический комбинат, завод «Вулкан», поля, долину Марицы. Мы редко ходили туда, потому что нам удобнее было встречаться в закусочной за вокзалом, но иногда в летние дни все-таки поднимались сюда, на вершину, чтобы, как выражался Иванчо, «проветриться».

Жители города, разумеется, гордились Габером, рестораном, водопадом, низвергающимся через дубовую рощу, озером, плакучими ивами на его берегах. Гордостью их была и художественная галерея, созданная два года назад. Туристам показывалась и любительская обсерватория, перед которой возвышалась бронзовая композиция «Джордано Бруно на костре». Я не был знаком с автором этой работы, но знал, что это был очень одаренный скульптор и сейчас он работал над бюстом известного поэта. Этот бюст предполагалось установить на могиле поэта. В городе были установлены и другие произведения этого же скульптора, выполненные в камне или бронзе, но самой примечательной, по мнению Иванчо и Герганы, была мраморная фигура Венеры, что стояла на островке в центре озера. Сам скульптор сказал как-то, что эта работа — вершина его творчества. Не очень-то разбираясь в этом виде искусства, я соглашался, что обнаженная богиня с большим глиняным кувшином в руках выглядела как живая и привлекала внимание всех. Сидя на берегу, мы всегда слышали, как плещется вода, льющаяся из кувшина Венеры.