Маргарита Зверева - Солнце внутри

– Да, это Виртуэлла, и у нее все хорошо, – раздраженно скривил рот Барон. – В отличие от меня. В то время как ты шутил о том, что болен…

– Я не шутил, я…

– Не перебивай меня! – сверкнул Барон водянистыми глазами. – В это время я был болен по-настоящему. Что значит был? И есть. Я не жалуюсь. И я не боюсь. Испугаться в самом конце – это значит пустить все предыдущие старания коту под хвост. Но в связи с этим… С моей грядущей… В общем, я поступал менее рассудительно и разумно, чем подобало бы в данной ситуации. Во-первых, мне, конечно, не стоило ошарашивать тебя прямо у нотариуса. Свидетели в этой ситуации были лишними. Отчасти ты даже, наверное, боялся потерять лицо перед ним.

– Барон, о чем вы?! – воскликнул я, не веря своим ушам.

– Я же сказал, не перебивай! – крикнул он в ответ удивительно громко.

– Сейчас ты снова постараешься улизнуть, уходя от правды. Просто слушай! – Он нервно перевел дух. – Другая моя ошибка была, несомненно, в том, что я пытался ускорить это дело с твоей пассией.

Я уже возмущенно открыл рот, но Барон пронзил меня взглядом, как дрессировщик льва, и я решил выслушать его до конца.

– Если бы я подождал, пока все уляжется само по себе, – продолжил он, – тебе не в чем было бы обвинить меня сейчас. И я уверяю тебя, что успокоился бы ты быстро. Так же, как и с другими девицами. В этот раз увлечение затянулось, но я всегда верил в тебя и твой рассудок. А тут еще и эта болезнь свалилась… Тебе, вероятно, может показаться, что я обрадовался такому повороту событий, но отнюдь нет. Как известно, экстремальные ситуации имеют свойство сплачивать людей намертво. Если они не разбегаются сразу, конечно. Ты не убежал. Ты всегда был упертым. И тут ты решил бороться до последнего… Так что я решил просто поскорее приблизить это последнее, чтобы после него у нас с тобой было еще время. Но потом оказалось, что его нет… Я не успеваю, Адам, понимаешь? Я не могу дожидаться твоего возвращения после отходняка, так сказать. И я не мог оставить все как есть. Мне надо было внести ясность.

Кровь во мне кипела, противно пенясь в горле. Барон прекрасно видел мое полыхающее лицо и слышал мое частое дыхание, но продолжал говорить совершенно спокойно. Все остатки жалости, которую я испытывал к нему, растворились окончательно.

– Вы внесли ясность, – процедил я, сдавливая кулаки. – Предельную.

– Ты сейчас злишься, – сухо констатировал Барон. – Но пойми, это машинальный протест ребенка. А ты уже взрослый, Адам! Мы столько с тобой работа… обсуждали. Чаши твоих весов качаются туда-сюда при любом дуновении ветра, но ты должен протрезветь, Адам. Протрезветь и сделать верный выбор. Взгляни на эти чаши! Что в одной? Всё! Абсолютно всё! Все богатства мира, все возможности! А в другой? Одни мимолетные гормоны! Будь же разумным, Адам!

Но тут, как по взмаху волшебной палочки, кровь моя внезапно остыла, и по венам будто потек чистый горный ручей. Я наполнился таким спокойствием и такой уверенностью, словно впервые за долгое отчаянное плавание почувствовал под ногами твердую почву.

– Я не могу принять выбор, потому что выбора нет, – сказал я, смотря ему прямо в глаза. – Это не гормоны, и вы это так же хорошо понимаете, как и я, Барон. Вы просто боитесь признаться в этом даже самому себе. Это не гормоны. Это Зоя. И у меня нет выбора.

– Что значит, нет выбора? – вспыхнул Барон, смел вскрикнувшую Виртуэллу с плеча и нагнулся вперед, обеими руками держась за подлокотники.

– Нет выбора?! Ты себя вообще слышишь? Кто ты? Раб?! Ты добровольно отказываешься от свободы?

– Нет, – покачал я головой. – Это и есть настоящая свобода, Барон. Потому что свобода выбора – это ограниченная свобода. Это выбор между данностями. Как в магазине. Хочу это, а может, и это. Хочу яблоко, а может, грушу? Хочу читать Диккенса, а может, Хемингуэя. Хочу Аню, а может быть, Таню? Настоящая свобода начинается там, где данностей нет. Это не выбор между «да» и «нет», это сплошное «да», потому что каждую секунду ты творишь свой путь. Помните, как я сжег блокнот со своими стихами в Париже? – кивнул я на камин. – Конечно, вы помните. Как вы можете не помнить? Так вот, Зоя, моя любовь – это то творчество, которое я не буду сжигать. Мне недостаточно выбирать книги, которые я прочитаю, если я могу писать, понимаете? И, выбирая Зою, я выбираю жизнь. Ту самую подвижную, а не статичную. Ту жизнь, которая перерастает в вечность. Да, не кривите губы, Барон. Вы сами заставили меня думать о вечности. Вы сами говорили о горе, к которой каждые сто лет прилетает птица. Я помню, какой ужас навел на меня этот образ. И только сравнительно недавно понял почему. Эта гора – это и правда вечность. Но вечность в аду. В аду, Барон. Не зря меня уже в Амстердаме посетила эта мысль. Так и есть! Вечность в аду. Одна громадная, нескончаемая данность. В то время как настоящая вечность – это ровная противоположность. Это отсутствие данностей, и с этим – отсутствие пассивного выбора. Это бесконечное движение, это бесконечное создание возможностей, и это и есть бесконечная жизнь! И я не собираюсь отказываться от нее ради выбора между данностями. Помните про степени свободы, Барон? Что вы так испуганно смотрите? Да, я прилежный ученик. Я все глотаю и потом долго перевариваю. Вы тогда говорили про несколько степеней свободы, которые нам доступны. Что мы не можем постигнуть вселенную и поэтому ограничиваемся несколькими степенями свободы. Так вот, мне недостаточно одной или даже двух степеней свободы. Я хочу максимальную свободу. Так, как вы меня учили.

Я перевел дыхание и заметил, что стою. Передо мной Барон сдвинулся к самому краю кресла и таращился на меня глазами, полными ужаса.

– Кто? – прошептал он клокочущим шепотом. – Кто тебе все это наговорил?!

– Я сам, – положил я ладонь на быстро бьющееся сердце. – Не наговорил, а просто понял. Вот так. – Я щелкнул пальцами.

– Нет! – приподнялся Барон на дрожащих коленях и ткнул в меня худым пальцем. – Это точно она! Она!! Эта ведьма!

– Вы правы, – кивнул я. – Без Зои я все так же стоял бы и смотрел в упор на стену, презирая пробегающих мимо людей.

– А теперь ты стал такой, как они! Эти тупые! Слепые черви! – взвизгнул Барон не своим голосом. – Ты отвернулся от фундамента мироздания, чтобы плыть по течению в наркотической одурманенности! То, что ты отвернулся от стены, не значит, что ее нет, дурень ты несчастный!

– Я не отвернулся от стены, – подошел я к Барону и взял его за локоть, чтобы он не упал. Барон слабо попытался вырваться, но я не отпустил его. – Вы же сами говорили о солнце, которое заходит за нее и окунает мир в темноту. Говорили же! Хоть и отказывались думать о самом этом солнце. И я тоже долгое время не думал. Стоял и смотрел на стену. А потом подошла Зоя и встала рядом. И когда она взяла меня за руку, раздался взрыв, и в стене пробило дыру. И оттуда забил свет…