Лидия Ульянова - Здесь и сейчас

Дальше путь нам был закрыт, вход во двор преграждали металлические ворота с кодовым замком. Я растерялась и подняла глаза на Клауса: так стремиться сюда, чтобы уткнуться носом в решетку.

— Погодите, Таня, — успокоил он, — давайте постоим немного, кто-нибудь будет заходить, и мы попросим разрешения войти во двор.

Действительно, не прошло и пяти минут, как к воротам подошла женщина средних лет, приложила к кодовому замку монетку ключа.

— Извините, можно нам войти? — дрожащим от волнения голосом попросила я.

Женщина обернулась, подозрительно оглядела нас с Клаусом.

— Я раньше жила в этом доме… — пустилась я в объяснения.

— Ничего не знаю, я вас впервые вижу. — Женщина оттерла меня мягким боком норковой шубы, приоткрыла ворота ровно настолько, чтобы протиснуться в щель, и закрыла калитку перед нашими носами.

Пришлось снова бросить умоляющий взгляд на Амелунга, словно он мог чем-то мне помочь. Он беспомощно развел руками. В это время калитка приоткрылась, и на улицу вышел пожилой господин с малюсенькой собачкой на поводке. Клаус обратился к нему с каким-то вопросом по-английски. Странное дело, но мужчина понял и даже ответил, между ними завязалась беседа. Собачка недовольно потянула хозяина за поводок, тоненько гавкнула и покорно уселась у моих ног в ожидании прогулки. Клаус что-то рассказывал, кивая на меня, из его рассказа я уловила всего одно знакомое слово — «Германия».

— Проходите, девушка, милости прошу, — пригласил мужчина, предупредительно распахивая передо мной калитку. — Я, правда, не слышал, чтобы тут остался кто-то из прежних жильцов. Лет двадцать назад все квартиры выкупили, коммуналки расселили.

— Спасибо большое, — поблагодарила я, проникая во двор. — Мне никто не нужен, я хочу только посмотреть.

От прежнего унылого двора-колодца мало что осталось: асфальт заменили разноцветной тротуарной плиткой, на месте мусорных баков росли молодые пушистые елки, растения на клумбе были бережно укрыты на зиму, новые деревянные скамейки блестели толстым слоем лака. Все вычищено от снега и ухоженно. Массивные двери всех подъездов венчали не менее массивные ручки, о привязанных веревочках здесь не могло быть и речи.

— В какой квартире вы жили? — поинтересовался мужчина.

Я назвала номер и, задрав голову, принялась глазами отыскивать окна. Все окна нашей старой квартиры были темны и задернуты шторами.

— О! В этой квартире сейчас живет актриса драматического театра. Коломейцева, может быть, вы слыхали?

Мне осталось лишь пожать плечами, современный русский театр был мне незнаком.

— Она сейчас на гастролях, а то мы бы с вами обязательно сходили к ней в гости. Она чудесная женщина и моя приятельница. Вы непременно должны приехать сюда еще раз, чтобы мы сходили к ней в гости. Ей будет чрезвычайно интересно поглядеть на прежних жильцов…

Вежливый и гостеприимный старичок начал мешать мне разговорами, хотелось просто молча постоять наедине с собственными мыслями. Я сделала несколько шагов вперед, чтобы оторваться от непрошеного собеседника. Невежливо? Возможно, но никто сейчас мне не был нужен. Клаус Амелунг принял удар на себя, вступая в беседу с мужчиной. Перейдя на другой язык, тот даже не сбавил темпа, продолжая все так же жизнерадостно тараторить.

Я стояла и пыталась проникнуться чувством сопричастности, извлечь из глубины души нечто, что, если стряхнуть с него нафталин, сейчас повязало бы меня с этим двором, и с этим домом, и с окнами на третьем этаже. Но нужная мне эмоция никак не находилась. Я так стремилась сюда, а, попав, не могла нащупать внутри себя ощущения, что вернулась домой. Да, все вокруг было мне знакомым, но не было родным, как бы я того ни хотела. Сродни тому, что я чувствую, приехав, например, в Мюнхен: мне все там известно, я провела там несколько далеко не худших лет, мне приятно приезжать туда, но ощущения, что вернулась домой, не возникает.

Нужно было очутиться здесь, чтобы окончательно осознать: я не являюсь частью конкретно этого мира, я другая. Между жившей здесь когда-то Верой и мной существует только призрачная нить, соединяющая, но не объединяющая нас. Больше мне нечего было здесь делать. Возможно, стоило еще съездить в Ульянку, где Вера прожила сознательную жизнь, но что-то мне подсказывало, что результат будет аналогичным. Что ж, любой психоаналитик счел бы подобный финал блестящим завершением истории. Все встало на свои места, вернулось на круги своя. Я глубоко, протяжно вздохнула, прощаясь с химерами.

— Спасибо большое, что уделили нам время, — я обернулась к спутникам и поблагодарила старичка с собакой. — Пойдемте, доктор Амелунг.

Доктор тоже попрощался с гостеприимным жильцом и двинулся в сторону ворот.

— Таня, я чертовски замерз, — подтягивая повыше шарф, сообщил он, когда мы вышли на улицу, — давайте куда-нибудь зайдем погреться. Кстати, если я ничего не путаю, то где-то здесь есть неплохой русский ресторанчик.

Как ему удается все всегда знать? Но я не стала возражать — и меня от стояния на месте холод пробрал до костей. Ресторан, о котором говорил Амелунг, действительно обнаружился почти сразу за поворотом, в подвальчике — неброская вывеска с исконно русским названием.

Внутри было тепло и уютно, пахло вкусно. И, хоть Гюнтер и советовал мне воздерживаться от питания в непроверенных местах за пределами отеля, я с удовольствием вдохнула запах еды и решительно сняла куртку. Мы выбрали дальний столик у окна, откуда был виден заваленный свежим снегом сквер с заснувшим на зиму фонтаном. Похожий на темпераментного итальянца официант в длинном переднике, уловив в нас иностранцев, принес меню на английском языке и был слегка удивлен, когда я попросила русскоязычное. Удивлен и обрадован: так ему легче было общаться.

— У нас есть потрясающий глинтвейн, — посоветовал он.

Я, выполняя отведенную мне роль, перевела Клаусу.

— Глинтвейн? Глинтвейн мы будем пить дома, — возразил он, — давайте, Таня, возьмем хорошей здешней водки. Она отлично согревает. И попросите по-русски, в графине, грамм двести.

Я с сомнением пожала плечами: не слишком ли много?

— И хорошей закуски под водку, — со знанием дела велел доктор. — Это селедка с картошкой, грибы и огурцы. И черного хлеба попросите. А себе возьмите блинов с икрой, рекомендую.

Официант одобрил наш заказ широкой улыбкой и скрылся исполнять, мы остались вдвоем.

— Вы очень расстроились, Таня? — то ли спросил, то ли констатировал Амелунг.

— Расстроилась? Пожалуй. — Я выразительно наморщила лоб. — Я дочитала последнюю страницу и захлопнула книгу. Больше читать нечего.

— Но вы ведь знаете, что все книги заканчиваются.

— Закончилось не совсем так, как бы мне хотелось, поэтому немного жаль.