Марк Хэддон - Крушение пирса

Несмотря на мучительные воспоминания, Кэрол все же удалось наконец забыться, хотя сон был неглубоким, поверхностным, и уже в начале четвертого она проснулась после очередного неприятного тревожного сна и отчетливо услышала, что в дом кто-то вошел. Естественно, спать она больше не могла — ей нужно было убедится, что внизу никого нет, и она, вскочив с постели, спустилась в гостиную. Но там никого не было, зато исчезла ее мать. Кэрол тут же выбежала на улицу, но там царил покой и безмолвие. Она вернулась в дом, обулась и быстро обежала весь сад, осматривая каждое дерево и треугольную площадку в центре квартала, взывая: «Мам!.. Мам!..» — словно потерявшуюся собаку звала.

Мимо нее проехали на велосипедах несколько мальчишек-подростков в одинаковых куртках с капюшонами; они чуть притормозили, разглядывая ее, а затем молча умчались. Кэрол добежала до перекрестка Эдгар-роуд и Грейс-роуд, где сорок восемь часов назад высадилась из такси, и остановилась. Многие окна в башнях-лабораториях Кавендиш и Франклин еще ярко светились и были точно открытые двери в двух черных адвентистких календарях. Над головой у Кэрол по грязноватому беззвездному небу медленно проплыл, вспыхивая, вишнево-красный сигнальный огонек на крыле самолета. Где-то лаяла собака. Было довольно холодно, всего на пару градусов выше нуля — в такую ночь старой женщине не годится бродить по улицам.

Кэрол вернулась домой и, уже вставляя в замочную скважину ключ, вдруг вспомнила историю матери о Джеки Болтон, утопившейся в канале. Она тут же снова сунула ключ в карман и бросилась бежать. Хэрроу-роуд, Элайза-роуд. Молочный паром гудел и звонил, причаливая к пристани на Гринер-Кресчент. Кэрол мчалась во весь дух, и поверхность ночного мира вокруг казалась ей гладкой, как поверхность мельничного пруда, когда все спят — и мельница, и мельник. Выбежавшая откуда-то лисица преспокойно смотрела на Кэрол, не выказывая ни малейшего желания спасаться бегством. Джерусалем-роуд. Кэрол остановилась на маленьком мостике и стала вглядываться во тьму, но видела только маслянистую гладь застойной воды.

— Черт, черт, черт! — бормотала она. А потом, спустившись по лесенке на посыпанный гравием бечевник, почти сразу увидела мать. Та стояла на противоположном берегу канала на узкой каменистой полоске, поросшей травой и заваленной мусором, и была очень похожа на привидение. Даже через разделявшую их полосу черной воды Кэрол видела, какие безнадежно пустые у матери глаза.

— Господи! Ты только не двигайся!

По бечевнику Кэрол добежала до полуразвалившегося подвесного моста, ранее бывшего пешеходным, и буквально повисла на массивной рукояти противовеса. Наконец противовес приподнялся, а пролет мостика с глухим стуком опустился на землю на противоположном берегу канала, который в этом месте был наиболее узким. Кэрол, осторожно ступая по заросшим мхом плитам, обогнула загородку из ржавого железа и пинком отшвырнула сердито зазвеневший клубок колючей проволоки.

Не подходя к матери вплотную, чтобы раньше времени ее не потревожить, она осторожно окликнула:

— Мам?..

Мать обернулась, прищурившись, посмотрела на нее и заявила:

— Ты всегда меня ненавидел!

— Мам, это же я, Кэрол.

— Я прекрасно понимаю, что это ты. — Кэрол никогда раньше не слышала, чтобы мать говорила таким голосом. — Но вот я смотрю на тебя, а вижу перед собой твоего отца.

Ее мать казалась крошечной и совсем замерзшей; ее теплая плотная юбка и тяжелый вязаный джемпер мгновенно пропитались бы водой. Сколько времени понадобилось бы, чтобы одежда утащила ее на дно? И кто смог бы догадаться, как все произошло? Эти жуткие мысли промелькнули у Кэрол в голове и тут же исчезли.

Несколько секунд мать почти вызывающе смотрела на нее сверкающими от гнева глазами, потом лицо ее исказилось, и она заплакала. Кэрол взяла ее за руку и ласково сказала:

— А теперь давай-ка пойдем домой.

В регистратуре больницы Кэрол сказали, что мать лучше оставить до утра, и она на всякий случай написала несколько слов Робин. Мать лежала в палате без сознания, и Кэрол спустилась в больничное кафе, где выпила чашку горького растворимого кофе и, чтобы немного отвлечься, принялась разгадывать кроссворд в «Таймс». Мрачные видения и мысли бродили у нее голове. Горбатые киты кружили в темной бездне на границе воображаемого и реального мира. Прямо у ног ее открывались бескрайние просторы океана. Падали на землю пылающие самолеты. Уходили на дно корабли, которые до скончания веков так и не будут найдены. Извилистые туннели вели в те глубины, где все когда-то и началось. Ей почему-то вдруг вспомнилась журнальная статья, прочитанная несколько лет назад, в которой рассказывалось о батискафе «Триест», затонувшем над Марианской впадиной и провалившемся на глубину шесть миль, где его стальная обшивка со стонами ломалась под воздействием невыносимого давления в несколько тонн на каждый квадратный сантиметр.

Она и не заметила, как напротив нее за стол присела Робин.

— Она взяла и прямо среди ночи ушла из дома, — сообщила ей Кэрол.

— Боже мой, Кэрол! А ведь ты всего два дня здесь!

Кэрол очень хотелось сказать: «Я же не виновата в том, что она ушла», но она промолчала, потому что в глубине души все-таки чувствовала себя виноватой. И теперь, пожалуй, даже понимала, в чем была ее вина.

— Ты в точности как папа. Всех, кроме себя, идиотами считаешь!

— Но с мамой все уже нормально, она скоро поправится.

— Да неужели?

— Это просто последствия нервного потрясения. И потом, она была совершенно измучена.

— Неужели ты не понимаешь, Кэрол, что нельзя просто взять и мгновенно все изменить, все переделать по-своему? В реальном мире так не бывает. — Робин говорила скорее раздраженно, чем сердито, словно втолковывая что-то упрямому надоедливому ребенку. — Есть люди, у которых слишком хрупкая душа.

Врач, пухленький, умненький, энергичный, больше напоминавший школьника-вундеркинда, чем профессионального медика, по очереди пожал обеим руки и представился:

— Доктор Ахлувалия. Я постараюсь все сделать быстро и безболезненно, — пообещал он, достал из кармана карандаш и спросил у их матери, знает ли она, что это такое.

Она с изумлением посмотрела на Кэрол и Робин — видимо, ей показалось, что доктор Ахлувалия не в своем уме.

— Ну, доставьте мне удовольствие, — улыбнулся врач.

— Это карандаш, — сказала она.

— Вот и отлично! — Доктор Ахлувалия сунул карандаш в карман и попросил: — Я сейчас скажу три слова, а вы постарайтесь их запомнить и повторить вслух.

— Хорошо.

— Яблоко. Автомобиль. Вилка.

— Яблоко. Автомобиль. Вилка.

— Семью девять?

— Господи, я никогда не была сильна в устном счете! — засмеялась она.