Юля Пилипенко - Голубь с зеленым горошком

— Может, пройдемся немного и где-нибудь перекусим? Или вы сильно устали?

— Я с удовольствием! Мы в двух шагах от Елисейских Полей. Пожалуй, это единственное время суток, когда там можно прогуляться и при этом получить хоть какое-то удовольствие, — сказала я. — Практически все рестораны уже закрыты, но пару работающих заведений я знаю.

— Прекрасно. Сколько вам нужно времени на сборы?

— Двадцати минут будет достаточно.

— В таком случае a bientot [64].

— Синьор Инганнаморте, — заговорила я в тот момент, когда он практически исчез за дверью своего номера.

— Да?

— Merci.

— За что?

— За все.

Двадцати минут мне не хватило. Это был самый огромный парижский номер в моей жизни. Комнаты в трех— и даже четырехзвездочных отелях зачастую напоминали клоповники — выкладываешь из сумки одну пару обуви и прячешь другую, потому что не хватает минимального пространства для элементарных маневров. Здесь же можно было смело танцевать танго, совершить небольшую пробежку и разместить примерно полторы моих квартиры. Шестидесятиметровая комната, двадцатиметровая терраса с видом на ночной Париж и неприличных размеров ванная комната, сквозь панорамные окна которой сияла величественная Эйфелева башня.

Я как раз любовалась подсветкой la tour Eiffel и сдувала с руки пенистые фигурки, когда в дверь очень деликатно постучали:

«Merrrrrrrrrd», — подумала я, выскочила из ванны и, быстро набросив на себя халат, ринулась к двери.

— Судя по всему, двадцати минут вам не хватило, — улыбнулся Дженнаро.

— Прошу прощения! Я сейчас быстро оденусь. Во всем виновата ванная и сумасшедший вид. Это… Это потрясающе красиво.

— Я могу войти?

— Да, конечно… Входите.

Оценив обстановку скептическим взглядом, он пришел к выводу, что мой номер чуть больше, но терраса все же лучше у него.

— Можно взглянуть на ваш балкончик?

— Конечно, пойдемте. Только обуйтесь. Дождь не прекращается, и на террасе прохладный пол.

Полагаю, что лучшие модельеры мира одобрили бы мой своеобразный look: туфли на каблуках замечательно сочетались с махровым халатом. Дженнаро оказался прав: если на моей террасе перехватывало дыхание, то вид с его огромного балкона останавливал жизнь. Луч la tour Eiffel пробивал стену дождя и попадал в самое сердце, фасад Cathedrale Americaine de Paris находился на расстоянии вытянутой руки, а искрящаяся вдалеке башня Монпарнас посылала тысячи воздушных поцелуев.

— Как же я люблю запах парижского дождя… Он совершенно особенный.

— Мадемуазель, я плохо себе представляю нашу потенциальную прогулку. Если завтра будет такая же погода, предлагаю покататься с водителем.

— Нет.

— Что значит «нет»?

— По Парижу нужно гулять пешком. Иначе его просто невозможно прочувствовать по-настоящему. Если я провожу экскурсию, пожалуйста, давайте сделаем хоть раз так, как я хочу. Я не ставлю условий. С вами это бесполезно. Готова поспорить, что завтра будет отличная погода.

— Откуда такая уверенность?

— Убедили. Мадемуазель, это было самое лучшее и в то же время худшее исполнение «Sous le ciel de Paris» в моей жизни. Вы всегда так потрясающе… ужасно поете?

— Нет, что вы! Только что состоялся мой триумф. Обычно все гораздо хуже.

— Вам так нравится эта песня?

— Очень.

— Тогда дайте мне минуту, — попросил он, исчезая в глубине номера. — К «Fouquet’s» мы все равно уже не успеваем. Нам бронировали там столик, но они закроются ровно через пятнадцать минут.

— Ну и ладно. Я всегда считала, что там необоснованно дорого. Кстати, о легендарных парижских ресторанах вы тоже неплохо осведомлены. — Я пыталась его подловить, но моя попытка увенчалась полным провалом.

— Ремарк качественно описал этот ресторан в одном из своих романов, — сказал Дженнаро, подсоединяя телефон к специальным колонкам, расположенным на секретере.

— То есть «Fouquet’s» вам знаком благодаря Ремарку?

Я не верила ни единому его слову.

— Исключительно благодаря ему. Неужели не помните: «После войны встретимся в ресторане «Фуке». — «С какой стороны? Со стороны Елисейских Полей или авеню Георга Пятого?»

— «Авеню Георга Пятого, — продолжила я. — Какие же мы с тобой идиоты! Пара сопливо-героических идиотов. Прощай».

— Брависсимо, мадемуазель! В чьем исполнении вы предпочитаете «Sous le сiel de Paris»? Кроме вашего собственного, разумеется.

— В классическом, — рассмеялась я. — Эдит Пиаф вполне подойдет.

Когда комнату оглушили звуки французского аккордеона и раскатистое «r» Эдит Пиаф прокатилось по коже приятным ознобом, мой друг вернулся на террасу с бутылкой винтажного шампанского и парочкой тонких бокалов.

— Так мы Париж не посмотрим, — охарактеризовала я его эффектное появление.

— Мадемуазель, что за пессимизм? Париж перед нами как на ладони. — Он протянул мне ювелирно наполненный бокал. — Рассказывайте.

— Что рассказывать?

— Перед нами одна широкая улица, шпиль собора и целых две башни. Просвятите меня наконец.

— Ладно… Что вы… что вы делаете? — поинтересовалась я, когда дистанция сократилась до минимума и он аккуратно начал раскачивать меня в такт музыки.

— Вы не умеете танцевать и вести экскурсию одновременно?

Горячее дыхание обожгло шею и пустило по телу мощнейший разряд.

— Я… я никогда не пробовала. Будем танцевать прямо здесь? — я говорила первое, что пришло в голову, потому что мои мысли напоминали хаотично разбросанные по полю мины.

— У нас в запасе приблизительно сто двадцать квадратных метров и две террасы. Что вы так дрожите? Вам холодно? И что это за ужасная башня вдалеке? — издевался он.

— Нет, мне жарко… Не знаю… мне все равно. Это башня Монпарнас. — Я не могла видеть его лица, но кожей чувствовала, что он улыбается в то время, как Эдит Пиаф готовилась к очередному надрывному припеву. — Она… она считается одним из самых уродливых небоскребов мира. Парижане ненавидели ее столь же яростно, как в свое время la tour Eiffel. Высота башни составляет двести десять метров. Когда Мопассан шутил, что лучшее место в Париже — это Эйфелева башня, потому что, находясь на ней, ты не видишь это железное чудище, он и предположить не мог, что в 1973 году в черте города появится жуткий пятидесятидевятиэтажный небоскреб.

— А улица?

Его губы словно по ошибке постоянно трогали мои волосы.

— Где? — почти застонала я и рассмеялась из-за нелепости собственного вопроса.

— Под нами, мадемуазель, под нами. Вы всегда так учащенно дышите, когда танцуете с мужчинами?

— Обычно я с ними не танцую, — еле выговорила я сквозь рваное дыхание. — Авеню… Авеню Георга Пятого… названа в честь британского монарха, который оказывал весомую поддержку Франции во время Первой мировой войны. Семьсот тридцать метров в длину и, кажется, сорок в ширину. Какая же длинная и широкая улица…