Юля Пилипенко - Голубь с зеленым горошком

— Поехали отсюда… Я так хочу в душ… Хочу много-много-много воды… — На этот раз я задыхалась от удовольствия.

— В душ только со мной. Это строгое предписание вашего врача, мадемуазель.

— Если вы сейчас не прекратите… Боже мой… мы опорочим еще и больницу… Кстати, вы мне должны свидание. Необычное. Последнее оказалось чересчур экстремальным даже для меня.

— Вы обещали пригласить меня на ужин. Это достаточно необычное свидание?

— Вы не забыли, что я паршивый кулинар?

— Не забыл. — Дженнаро бережно водил пальцами по моим покрытым синяками ребрам. — Я подстрахую.

— Вы что, еще и готовить умеете?

— Вполне сносно. Я же наполовину итальянец.

— Господи, да у вас вообще нет недостатков…

Расхохотавшись, он подхватил меня на руки, резко притянув к себе.

— Поехали отсюда. Хватит с тебя больниц.

Остров горел четыре дня. Португальские власти подключили все свои силы на борьбу с огнем: в небе постоянно раздавался гул самолетов, пожарные машины колесили по Фуншалу и его окрестностям, а вымотанные, изможденные люди отдавали последнее, чтобы поддержать пострадавших жителей и туристов. Пожар унес несколько человеческих жизней… Кто-то не смог выбраться из горящего дома, кто-то задохнулся от дыма, а кто-то умер, так и не успев доехать до больницы и получить необходимую помощь. Огонь дошел до старого города, охватив дома с классическими для Мадейры деревянными ставнями. К огромному сожалению, ему было где разгуляться. Кому-то повезло, а кому-то не очень. Более двухсот домов выгорели дотла, более двухсот семей лишились крыши над головой, но, по крайней мере, остались живы. Можно создать новый кров, заработать на новую квартиру, пережить лишения, потери и неудачи, а вот оживить мертвых — никогда.

Я помню, как вновь оказалась в квартире Жоржа… В своей квартире. Я знала, что будет нелегко, но не подозревала, до какой степени. Все те же стены, те же обои, тот же дубовый паркет. Двойная кровать с мягкими одеялами, смешной декоративный стульчик в помещении кухни, багрово-розовые подушки в бежевых креслах и, наконец, маленькая терраса, где совсем недавно мы молча стояли с Дженнаро, умиротворенно потягивая «Brisa Maracuja» и любуясь мерцающими огоньками на волшебном холме. Боже мой! Каких-то три ночи… Одну из них я провела в «Reid’s» после вечеринки Бонда, вторую в тоннеле, а третью — снова в «Reid’s», но с еще большей страстью, обостренной событиями на грани жизни и смерти. Три ночи. Всего лишь три.

Дрожащими руками я подкуривала сигарету, глядя на уничтоженные деревья манго, погибший сад и сгоревшую церковную школу для мальчиков. Огонь оставил черные отпечатки на той стене, которую я так старательно оттирала от капель злополучного ягодного сока в первое же после приезда утро. Дом соседей тоже сгорел: вместо аккуратненьких окон на меня смотрели пустые черные дыры, обрамленные обуглившимися вертикальными прямоугольниками. Но хуже, сложнее, тяжелее всего было перевести взгляд на «Choupana Hills». Облако дыма немного осело, приоткрывая вымершую верхушку холма. Вместо привычного ярко-зеленого она приобрела коричнево-серый оттенок. Там не осталось ничего. Ни-че-го. Я смотрела на мост и перегороженный въезд в тоннель, в котором выгорел кислород. Я смотрела на стадион, где спасались тысячи потрясенных людей. Я не хотела, но смотрела… и плакала. Потушив сигарету, я вернулась в душевную светлую гостиную и, задумавшись, уставилась на огромный стеклянный стол, на котором мирно лежал мой огненно-рыжий лэп-топ с надкусанным яблоком на обложке. Я открыла крышку, создала текстовый документ в программе «Pages», выставила восемнадцатый размер шрифта «Times New Roman» и, коснувшись пальцами теплой клавиатуры, написала: «ГОЛУБЬ С ЗЕЛЕНЫМ ГОРОШКОМ».

Я еще не знала, как скоро тебя потеряю. Но, наверное, уже чувствовала. Да, я чувствовала.

— Синьор Инганнаморте, — ответила я на телефонный звонок, глядя на мерцающий курсор.

— Мадемуазель, как поживаете? — он перешел на французский.

— Так себе, — подыграла я на том же языке, выговорив «comme ci comme ca».

— Джулия, что случилось? — любимая игра моментально оборвалась.

— Все в порядке. Просто вы были правы: наверное, мне не следовало торопиться и возвращаться домой. Таблетки Жорж и так передал. Соседний дом сгорел. И церковная школа. Да и вид на холм не радует…

— Да… Он мне говорил.

— Он вам звонил?

— Вы умеете объединять мужские сердца.

— Надо же… Как вы?

— Почти целый день провел в мэрии.

— Благотворительность и все такое?

— И все такое. Хотите, чтобы я приехал?

— Конечно! Больше всего на свете! Я была уверена, что не увижу вас до тех пор, пока не закончится этот огненный ад.

— Увидите. Ужин приготовите?

— Сегодня? — удивилась я. — Я готовлю его сегодня?

— Да. У нас необычное свидание.

— Ладно… Я что-нибудь придумаю…

— Часов в десять вечера устроит?

— Так даже лучше. Успею подкупить Паоло из «Villa Cipriani».

— Даже не думайте об этом.

— Ладно. Дженнаро… Синьор Инганнаморте…

— Да?

— То, что ты… то, что вы делаете для всех этих людей — замечательно. Несмотря ни на что.

— Мадемуазель, я это делаю не для людей. Я делаю это для вас. Приеду в десять. D’accord?

— D’accord! И на всякий случай, раз уж у нас необычное свидание и я готовлю: захватите с собой врача, — произнесла я перед тем, как проститься. — И отмычки. Хочу получить первый урок.

Прежде чем отключиться, я услышала его дерзкий смех.

Ужин. Я готовлю ужин. Обнять и плакать. Кошмар, нонсенс и откровенная катастрофа. На самом-то деле честное рвение к кулинарии однажды уничтожил мой папа. Мне было совсем мало лет, когда я решила приготовить для него салат. Я с трудом дотянулась до холодильника, достала из него приглянувшиеся продукты и мелко почикала их ножом. Огурцы свежие, огурцы соленые, колбаса копченая, колбаса вареная. Сильнейшей частью блюда конечно же оказался соус — мой личный восьмилетний рецепт. Кетчуп, майонез и небольшая банка черной икры. Вернувшись после очередных разборок, папа прослезился и улыбнулся любимому чаду. Он внимательно изучил плавающий в икре кетчуп, собрал волю в кулак и опробовал гастрономический шедевр прямо на моих детских, приветствующих жизнь глазах. Моральная травма была нанесена навеки. Папа предложил мне шершавую пятидесятидолларовую купюру, чтобы я навсегда забыла о слове «готовить». Я расстроилась, но деньги взяла. Даже в восьмилетнем возрасте моя гордость имела вполне разумные пределы.

Из всех возможных и невозможных рецептов я выбрала единственный беспроигрышный — достала из чемодана черное платье, пару лет назад приобретенное на Avenue Montaigne. На стеклянном столе в гостиной томно возвышались два пустых винных бокала и огромное плато с так называемым ужином: авокадо, португальская ветчина, помидоры черри, моцарелла, базилик, бальзамический соус и свежайшие ломтики лосося. Смахнув со лба проступившие капли кулинарной усталости и наградив себя парой глотков напитка из маракуйи, я закинула на спинку дивана босые ноги, с любопытством рассматривая свою щиколотку. Двумя шрамами больше. Подумаешь… Макбук проигрывал трек за треком: «You know I’m no good», «Simply falling», «Nightcall»… «Nightcall» поразил не столько меня, сколько сердце. Вслушиваясь в слова песни «London Grammar», я поражалась точности музыкального выстрела: