Юй Хуа - Братья

Когда Бритый Ли получил затрещину, лицо у него опухло, из носа пошла кровь, а Стихоплет и Писака все волокли его по поселку, наматывая круги по улицам. Трижды проходили они мимо того самого отделения, и тамошние милиционеры трижды выходили поглазеть на толпу, а юные дарования все никак не заводили своего подконвойного внутрь. Стихоплет, Писака и две тетки тащили Бритого Ли, и не было их дороге ни конца ни края. Они доходились до того, что толстая, как парное мясо, баба потеряла всякий интерес, а худая, как солонина, тоже расхотела идти, и две пострадавшие вернулись домой. Стихоплет с Писакой прогулялись еще последний разок по поселку, пока у них у самих не заломило спину, не заболели ноги и во рту не пересохло, и тогда только свели они наконец-то Ли в отделение.

Там, как из-под земли, появилось пятеро милиционеров. Окружили Ли и стали допрашивать. Сначала выяснили, как звали тех пятерых женщин, а потом уже начали выяснять про каждую отдельно. Про маленькую совсем не спросили, зато на предмет всех четырех оставшихся был учинен допрос. Милиционеры словно справлялись о чем-то у своего арестанта. Когда он дошел до того, как глядел на задницу Линь Хун (ну, ту, не толстую и не худую, совершенно круглую задницу), все пятеро аж замерли от напряжения, словно слушали байку о привидениях. Круглозадая девушка по имени Линь Хун была знаменитой красавицей нашей Лючжэни, и пятеро милиционеров обыкновенно через ткань ее штанов мерили взглядом роскошные формы. Мужиков, оглядывавших через ткань штанов ее зад, в этом поселке было немало, а вот вживую видал его один только пройдоха Ли. Пятеро милиционеров, заполучив в лапы эдакую добычу, разумеется, не могли упустить своего шанса. Они спрашивали и так и сяк, а когда Бритый Ли дошел до тугой кожи и слегка выпиравшего копчика, их глаза засверкали, как электрические лампочки. Потом Бритый Ли сказал, что больше он и не видал ничего, и тут десять глаз потухли, словно в них выключили ток, а милиционеров перекосило. Стуча по столу, они хором заорали на Бритого Ли:

— Признавайся чистосердечно, не признаешься — будет плохо, думай давай, что ты еще видел?!

Ли, дрожа всеми поджилками, стал рассказывать, как он влез еще чуть ниже, чтоб посмотреть, чего такое у Линь Хун за пушок и из какого такого места растет. Душа у него ушла в пятки, и потому говорил он тихонько, а у милиционеров сбилось дыхание. Бритый Ли будто снова завел свою байку о привидении, но, когда оно уже должно было выпрыгнуть, история вдруг пшик — и кончилась. Ли сказал, что, когда он должен был вот-вот увидеть волоски на лобке Линь Хун, Стихоплет сгреб его, и в итоге он ничего не увидел.

— И ведь такой малости не хватило… — вздохнул Бритый Ли.

А милиционеры все пялились на него, пока не поняли, что пялиться не на что, байка осталась без конца… Лица у них так вытянулись, словно пятеро голодных чертей пучили глаза на улетающую прочь вареную утку. Один из милиционеров не выдержал и принялся честить Стихоплета:

— Этот Чжао не мог сидеть себе тихонечко дома и кропать свои стихи, на кой ляд он поперся в нужник?

Когда милиционеры из отделения почувствовали, что из Бритого Ли больше ничего не вытянешь, они решили: пусть его мать придет и заберет его. Ли сказал, что его мать зовут Ли Лань и что работает она на шелковой фабрике. Тогда один из милиционеров встал посередь улицы и заорал, спрашивая прохожих, не знает ли кто Ли Лань, ну, эту Ли Лань с шелковой фабрики. Милиционер поорал так минут пять-шесть и наконец нашел человека, который шел на фабрику. Тот спросил:

— А чего ищут Ли Лань?

Милиционер ответил:

— Да чтоб она шла в отделение, забрала своего паскудного сына.

Бритый Ли, как потерянная вещь, ждал хозяина, который заберет ее. Весь вечер он проторчал в отделении. Ли сидел на лавке и смотрел, как солнечный свет пробирался внутрь от ворот: сперва широкая, как дверь, полоса света ложилась на цементный пол, потом яркий свет на полу начал истончаться и стал узким, как бамбуковая палка, а потом уж ни проблеска не осталось перед глазами. Ли и не знал, что сам он тем временем стал знаменитостью и что все, проходившие мимо, забредали между прочим глянуть на него одним глазком. Мужики и бабы смеялись, как могли, и заходили потаращиться на того, кто подглядывал в нужнике, — посмотреть, каков он из себя. Когда никто не заходил поглазеть на него, не утратившие надежды милиционеры подходили ближе, стучали по столу и говорили страшным голосом:

— Подумай как следует, что ты еще не сообщил органам.

Мать Бритого Ли только с темнотой появилась у ворот отделения. Она не пришла сразу после обеда: боялась, что люди на улице будут показывать на нее пальцем. Пятнадцать лет назад родной отец Ли уже заставил ее сгорать со стыда, нынче же Бритый Ли заставил умирать от позора. Она дождалась темноты и, повязав на голову платок и надев марлевую повязку, бесшумно пришла к отделению. Войдя в ворота, она бросила на сына быстрый взгляд и тотчас же в панике отвела глаза. Боязливо встав перед милиционером, мать Бритого Ли дрожащим голосом сказала ему, кто она такая. Оставшийся милиционер, который давным-давно должен был уйти домой, принялся вымещать на ней злобу. Он сказал, что, мать твою, сколько времени уже натекало, что, твою мать, уже восемь вечера, что он, мать твою, не ел ни хрена, что он собирался вообще-то вечером в кино, в толпе у кассы и пихался, и толкался, и пинался, и ругался, и добыл таки этот билет, а сейчас хрен че посмотришь, сейчас, если на аэроплане полететь в кинотеатр, и то увидишь на экране одно слово — «Конец». Мать Бритого Ли, сжавшись, стояла перед милиционером и на каждое его ругательство кивала головой, так что в конце концов тот сказал:

— Хватит тут, мать твою, башкой кивать, валите, мне ворота запирать надо.

Бритый Ли вышел за ней на улицу. Мать, опустив голову, тихонько шла по той стороне, куда не доставал свет фонарей, а он, как ни в чем не бывало, топал за ней следом, уперши руки в боки, словно бы подглядывал в нужнике вовсе даже не он, а совсем даже она. Вернувшись домой, мать Бритого Ли без единого звука пошла к себе в комнату, и из-за закрывшейся двери так и не донеслось ни шороха. Ночью Ли чувствовал сквозь сон: она подошла к кровати и поправила, как всегда, сброшенное им одеяло. Несколько дней Ли Лань не разговаривала с сыном и наконец одним дождливым вечером, заливаясь слезами, сказала: «По отцу и сын». В тусклом свете лампы тусклым голосом она поведала Бритому Ли, что, когда его родной отец утонул в нужнике, подглядывая за женскими задницами, она чуть под землю не провалилась со стыда. Хотела повеситься, но его плач из пеленок заставил ее вернуться к жизни. Мать сказала, знай она раньше, что он станет таким, то помереть тогда было б намного краше.