Александр Пелевин - Калинова яма

Он прикрыл глаза и начал монотонно декламировать: — Все мы ходим по зеркалу незрячему, по стеклу прозрачному. Если б ирисы росли лепестками вниз, если б розы цвели лепестками вниз, если б корни видели звезды и высь, а умерший спал с открытыми глазами, все мы были бы лебедями.

Пока он читал, Сафонова била мелкая дрожь, и зубы его стучали, и в висках нарастал тревожный гул.

В коридоре за дверью послышались шаги.

Сафонов быстро оглядел зал: справа от сцены была еще одна дверь, служебный выход.

— Нам надо быстро уходить, — шепнул он Тихомировой, взял ее за руку и встал.

Шаги приближались.

Они быстро прошли между пустыми сиденьями и миновали зал. Сафонов открыл служебную дверь, вошел внутрь: Тихомирова послушно шла за ним, не выпуская его руки. Они попали в слабо освещенный коридор без окон, с зелеными стенами и массивной дубовой дверью в конце.

— Нам туда, — сказал Сафонов, и это было очевидно, потому что дверей здесь больше не было.

Дверь вела в темный и тесный чулан. Когда Сафонов закрыл ее, они оказались прижаты друг к другу в полной темноте, но вскоре он стал с трудом различать силуэт головы Светланы и блеск ее глаз.

Оба тяжело дышали: Сафонов чувствовал, как вздымается ее теплая грудь под тонкой тканью платья. Он нерешительно положил ладонь на талию, а затем, заметив, что Тихомирова задышала еще чаще, переполз рукой на спину и прижал ее к себе еще сильнее. Теперь он чувствовал ее всю и ощущал тепло ее дыхания.

Она положила голову ему на плечо. Ее волосы пахли ромашковым шампунем. Сафонов заметил, что она и сама старается прижаться к нему плотнее, а ее рука оказалась на его спине.

Тихомирова подняла лицо, и оно оказалось совсем близко-близко.

— Я хочу, чтобы вы взяли меня прямо здесь, — проговорила она нерешительно, сбивчивым голосом.

Сафонов схватил ее за талию обеими руками, почувствовав неудержимое желание. Они тяжело и часто дышали. Он прикоснулся губами к ее губам и ощутил, что они совсем пересохли.

Он стал глубоко и сильно целовать ее, проводя ладонью по спине и еще ниже, прижимая к себе еще сильнее, и его рука спустилась к колену и нырнула под ткань платья — а потом выше, по гладкому и теплому бедру, и пальцы вцепились в кожу, и он почувствовал, как она дрожит, и как выгибается в ответ ее тело, как вдруг соприкасаются их языки. Он запустил пальцы в ее сладко пахнущие волосы, а другая рука переместилась на внутреннюю сторону бедра; Тихомирова протяжно вздохнула и скрестила руки на его лопатках, чуть выгнувшись назад и расставив ноги.

— Господи, как же мне хорошо, как же мне хорошо, — говорила она, выпуская его губы из своих.

— Да, — Сафонов целовал ее шею, покусывал оголившееся плечо, прикасался губами к ключице.

— Хорошо и темно. Темно и хорошо.

— Хорошо, — говорил Сафонов, ощущая жар от ее тела.

— Когда меня хоронили, было так же темно, — продолжала говорить Тихомирова.

Тело Сафонова обдало волной холода, пальцы свело судорогой.

— Что? — переспросил он.

— Когда меня хоронили, было так же темно, — повторила Тихомирова тихим металлическим голосом.

Ее дыхание выровнялось.

Сафонов вскрикнул, оттолкнул ее, прижался спиной к стене, зажмурился, затем снова открыл глаза, переполз по стене к двери, нащупал ручку, распахнул настежь чулан и бросился в коридор, а затем с силой захлопнул за собой дверь.

В другом конце коридора стояли двое.

Первый был среднего роста, в гимнастерке защитного цвета с красными петлицами майора и в синей фуражке. Грубое лицо с мясистым носом и квадратным подбородком искажала плотоядная улыбка.

Второй был высок и черноволос, в ладно скроенном темно-сером костюме с красным бантом на лацкане и орденом на груди. Седые виски, высокий лоб, тонкий нос, аккуратные усики и стеклянный глаз.

Это был Рауль Сальгадо.

Оба синхронно, медленно шагая в ногу, направились к нему по коридору.

— Господин Лаубе, — сказал Сальгадо. — Мы с товарищем Орловским ищем вас и все никак не можем найти. Зачем вы прячетесь, если прекрасно знаете, что мы все равно найдем вас?

— Стихи пришли послушать? — ехидно улыбнулся второй, который оказался Орловским.

Гельмут (теперь он снова был Гельмут) попятился и наткнулся спиной на закрытую дверь.

Сальгадо и Орловский приближались к нему.

— Понимаете, Гельмут, вы кое-что мне должны, — продолжал Сальгадо. — А долги надо возвращать.

— Вы плохой шпион, — говорил Орловский. — Но даже плохие шпионы должны возвращать долги.

— Око за око, — улыбнулся Сальгадо.

— Зуб за зуб, — сказал Орловский.

Гельмут вспомнил, что в кармане его пиджака лежал наган. И как умудрился о нем забыть? Он сунул руку в карман и нащупал холодную рукоять.

— Смотрите-ка, товарищ Орловской, да у него револьвер, — с улыбкой продолжал Сальгадо, щурясь единственным глазом.

— Да он опасный парень! — усмехнулся Орловский.

— Еще и убьет нас сейчас.

— Как пить дать убьет, — Орловский захихикал. — Насмерть убьет.

— Это что же, если он нас убьет, мы умрем? — Лицо Сальгадо искривила глумливая улыбка.

— Умрем, как самые мертвые мертвецы на свете! — Орловский безудержно расхохотался.

— Как мертвецки мертвые мертвецы! Покойные покойники! Гельмут, милый, вы такой смешной.

Гельмут достал наган, взвел курок и прицелился, направляя ствол то на Сальгадо, то на Орловского.

— Он действительно так думает! — Майор не переставал хохотать.

— Боже, святая простота, — продолжал улыбаться Сальгадо.

Шальная мысль пришла Гельмуту в голову. Он приставил дуло к своему виску.

— Если вы подойдете ко мне, я застрелюсь, — холодно проговорил он. — И вы не сможете допросить меня.

Оба остановились в недоумении.

— Но мы должны подойти к вам, — сказал Орловский, перестав смеяться. — И мы обязательно подойдем к вам. И арестуем вас как германского шпиона. Так надо.

— Нет, — ответил Гельмут, чувствуя, как пульсирует висок от прикосновения холодного ствола. — Я вышибу себе мозги.

Оба ненадолго замолчали. Сальгадо нахмурился.

— Хм, товарищ Орловский, — сказал он, повернувшись к майору. — Но ведь если он пустит себе пулю в голову, он может проснуться.

— Может, — кивнул Орловский и нахмурился. — Он что, хочет проснуться?

— Но зачем ему просыпаться?

— Может, ему надоел этот сон.

— Глупости какие-то. Лаубе, не делайте этого, — сказал Сальгадо. — Это не спасет вас, а только усложнит нам работу.

— Пошли вы все к черту! — проорал Гельмут и надавил на спусковой крючок.

Оглушительный грохот опрокинул весь мир, и гулкое эхо казалось звоном разбитого стекла, будто кто-то швырнул в стену стакан, и все вокруг на тысячную долю секунды превратилось в слепящий белый свет, а затем наступила тьма.