Цви Прейгерзон - Бремя имени

Тамара мгновенно оживилась — ведь как-никак, пианистка! И между пианисткой и несостоявшейся певицей возник профессиональный разговор. И вот Тамара положила руки на клавиши, а Маруся под ее аккомпанемент спела романс Глинки. Потом она исполнила еще несколько романсов из салонного репертуара. Ах, она была чудо как хороша в своем светлом платье из тонкой материи, облегавшей ее изящную фигурку. Ее родители, как это водится, сияли от счастья, Сема и Яша до одурения хлопали после каждого романса. И только наш малыш, Юрочка, всеми позабытый, одиноко спал на диване…

Вечер получился на редкость удачным, мы славно посидели, воздав должное и чудесам еврейской кухни. Признаться, никто из нас не был трезвенником, и мы, разумеется, в пределах, очерченных нашими дражайшими женами, основательно себя «подогрели». Тем более что Сема, не будь дураком, ловко воспользовался благоприятными обстоятельствами. Он почти убедил нас, что труженику севера сам климат велит «принимать»… Опыт человечества свидетельствует о том, что если в компании веселятся три человека, то и остальные забывают о своих заботах. Всегда словоохотливый Кляйнберг на этот раз превзошел самого себя. Его глаза светились от радости, лысина блестела как луна, и из уст его, как из рога изобилия, сыпались сочные байки…

Но я опять увлекся, а между тем пора представить вам нашего зятя Яшеньку. Что я могу сказать об этом милом и добром, родном нашем человеке? Да, энергичный и способный инженер, да, настоящий друг и преданный муж! Он всегда удивлял нас своей исключительной деликатностью, был предупредителен и внимателен. 8-е марта? Цветы или духи нашим женщинам. День рождения жены или тещи? Опять же подарок, пусть скромный, но от всей души. И разумеется, все это помимо получки. Так чего же еще, положа руку на сердце, можно требовать от инженера, чья зарплата составляет сумму, как раз достаточную только для покупки этих подарков?.. Кроме того, у нашего Яши много и других важных достоинств. Во-первых, он каждое воскресенье берет малыша на прогулку, в кино, зоопарк, цирк… Во-вторых, подумайте, каково ему, бедняге, часами терпеливо выслушивать Тамаркины упражнения на пианино! Так что, с какой стороны ни смотри — кругом он хорош, наш зять! Даже к выпивке — и то всегда относится спокойно и равнодушно. И тем необычнее показалось мне его возбуждение в этот вечер, когда он стал проявлять непривычную активность за столом… Но впрочем, я, как всегда, свернул в сторону. Ведь что теперь для меня главное? То, из-за чего и случилась эта вечеринка, — протянулась ли какая-то ниточка между Марусей и Семой? Отвечаю решительно: да, протянулась! И довольно прочная, на мой взгляд! Это видно было хотя бы по тому, как Сема на нее смотрел, и как от этого еще прекраснее становилось лицо девушки!.. Тамара — умница — вовремя заиграла вальс, — давайте, танцуйте, товарищи евреи! Яша вдруг проявил прыткость и пригласил Марусю. Сема не растерялся, он трезво и по-мужски оценил обстановку, включил магнитофон и, наклонясь к сестре, шепнул:

— Ликвидируй Яшку!

Ей богу, дела, кажется, и в самом деле продвигаются в желаемом направлении. Но я замечаю, что Берта Яковлевна напряжена как струна. Бедняжка, наверное, боится сглаза. Я ее хорошо понимаю, ведь в жизни столько надежд и разочарований! И она зовет нас в другую комнату — пожалуй, она права, не следует мешать молодым!

В бутылке осталось немного вина, и я предлагаю дорогому моему Кляйнбергу последнюю рюмочку: за то, чтобы, когда придет Машиах, в мире было достаточно евреев и, конечно, чтоб осталась наша «двадцатка»! А пока — пока мы должны позаботиться, чтоб не разорвалась цепь веры! Кляйнберг, разумеется, от всей души поддерживает меня и пускается в философию. Он говорит, что Аман [110] См. прим. 48. , Петлюра, Гитлер, — все они, и подобные им, — хотели нас уничтожить, но Господь наслал на них гибель. И теперь все эти злодеи раздавлены… И много другого он говорил. Но не это важно, а то, что наш вечер неожиданно для нас самих превратился в помолвку, похожую на прежние помолвки в местечке, что устраивались нашими предками, — со стаканом вина и кусочком медового пирога, с застенчивой невестой, смущенным женихом и деятельными родителями, деловито обсуждавшими приданое невесты. Таков был наш старый обычай.

Кляйнберг вынул из кармана два голубых конверта с билетами на концерт Гилельса, выступавшего в те дни в нашем городе. Итак, Марусе и Семе предстояло впервые пойти вместе на концерт. Этот подарок можно было считать частью приданого Маруси.

Все складывалось замечательно! Но на другой день Сема купил сиреневый плащ-болонью. У меня сердце упало.

— Для кого плащ? — спросил я сдавленным голосом.

— Да так, знакомые попросили. — ответил Сема с беззаботным видом, и тут же пошел на почту отправить его. Я тоже пошел с ним.

— Сема! — строго говорю я ему. — Это для девушки?

— Ну и что?

— А то, что ты лучше о Марусе больше думай! Нам с матерью она очень по душе!

— Правда?

— Правда! Тебе двадцать семь лет, небось не маленький, пора стать серьезным!

Он посмотрел на меня, усмехнувшись, как бы сверху вниз.

— Ну, и что я должен сделать?

В голосе этого шалопая послышалась явная насмешка. Но я не обратил на это внимания.

— На! — говорю я ему, доставая из кармана голубые конверты. — Пригласи Марусю нынче вечером на концерт Гилельса!

— Вот хорошо! — этот насмешник явно потешался надо мной. — Понимаешь, отец, мы как раз сегодня с ней встречаемся, а куда вести ее — ума не приложу!

«Вот это да! — подумал я, приятно взволнованный. — А еще говорят, что не скоро дело делается!..»

Прошло какое-то время, и Сема сообщил нам, что они с Марусей решили провести отпуск в Крыму. Ну, каково? Теперь вы убедились, что некоторые интрижки, которые плетут пенсионеры, имеют-таки результат?

И Сема с Марусей укатили в Крым, а с севера пришло второе письмо. Можно ли было не взглянуть, что там было? А там было вот что: «Любимый, родной, дорогой, — и всякое такое. — Я о тебе мечтаю без тебя пусто и одиноко…» — Ой! — схватился я за сердце. Здорово это она его окручивает. Что же делать? Словом, этакое пылкое признание в любви, на целых три страницы. А в конце письма она делает приписку: «Спасибо, родной мой, за плащ! Если тебе не трудно, купи мне…» — словом, просит купить ей красные туфли на шпильках.

А через пару дней пришло еще одно письмо с севера, но оно уже было от Семиного друга Давида. Мы его, конечно, тоже немедленно вскрыли и, признаться, без особого угрызения совести. И хорошо сделали, потому что вот что интересное для нас он написал.

«Твоя Настя шумно загуляла. После твоего отъезда она прилипла к Васильевичу и закрутила с ним в открытую, на глазах у всех, и даже жены и троих его детей…»