Калле Каспер - Буриданы [журнальный вариант]

— Да, ты знаешь, Вертц погиб.

Марта вздрогнула. Она сидела на краю кровати, свет от свечи — добыть керосин стало невозможно уже давно — был слишком слабым, чтобы разглядеть ее глаза, но Алексу показалось, что они странно заблестели. Чувствительной стала, подумал он, немного сентиментальной жена, конечно, была всегда, но чтобы в такой степени… Кстати, он и за собой это замечал, с каждым прожитым годом его все легче охватывало непривычное чувство умиления.

— Как это произошло? — спросила Марта ломким голосом.

— Его приняли за еврея. Это случилось, когда большевики в последний раз оставили Киев, ты же знаешь, хохлы всегда ненавидели евреев, но после того, как обнаружили, что революционный комитет состоит в основном из бывших бердичевских торговцев самогоном, совсем озверели. Вертц, конечно, не очень похож на еврея, но на хохла еще меньше, а фамилия так совсем подозрительная. Ворвались в магазин и…

Алекс ощутил, что волнение Марты все растет, жена напряглась и процедила сквозь зубы:

— Я бы их всех прикончила, собственноручно, подвернись только возможность!

— Кого «всех»?

— Всех — большевиков, хохлов, пролетариат, крестьян… всех, кто только попадется. Ненавижу! Люди недостойны воздуха, которым дышат, недостойны воды, которую пьют, пищи, которую едят. Они недостойны вообще ничего, кроме виселицы, они подлые, жадные и жестокие!

— Такими их сделала война…

Марта мотнула головой так, что ее длинные распущенные волосы разметались по плечам, ее лицо горело, сейчас она напоминала Алексу ту Марту, которую он обнимал в первую брачную ночь.

— Нет, Алекс, дело не в войне, подлость всегда была человеческой сущностью, и именно в этой подлости и кроется причина войн. Герман и София ходили тут недавно на Красную площадь, на субботник, и видели, как там открывали памятник — и знаешь, кому? Стеньке Разину, этому разбойнику. Там был и Ленин, держал речь о героизме Стеньки. Дети вернулись воодушевленные, можешь себе представить?!.

— От нас тут ничего не зависит, — сказал Алекс коротко.

— София не сказала тебе, что мы имеем право эмигрировать в Эстонию?

— Что-то такое она болтала, да, но я не поверил.

Марта начала с того, что пересказала Алексу уже слышанное им от Софии — большевики, дескать, сначала заключили с эстонцами перемирие, а потом и вовсе подписали мирный договор, признав независимость Эстонии.

— Но это же еще не причина нас отсюда выпустить, — возразил он.

И тут выяснилось, что мирный договор предполагает, как Марта выразилась, «оптацию» — российские эстонцы имеют право перебраться в Эстонию и наоборот.

Алекс выслушал ее, побормотал:

— Надо же, — и потянулся за чаем. И сразу почувствовал, что Марта недовольна его реакцией, жена опять подобралась.

— И это все, что ты имеешь сказать?

— А ты ждешь, чтобы я велел собирать вещи?

— Почему бы и нет?

Алекс только пренебрежительно пробурчал что-то вроде того, как у женщин все просто, но Марта буквально разъярилась.

— Алекс, ты что, не понимаешь, это наш единственный шанс! У других и того нет. Зоя завидует мне, что у меня муж эстонец и я могу спастись из этого ада. Хюнерсон, учитель физики Софии, уехал первым же эшелоном, и Август тоже отбыл. Приходил прощаться, сказал, что надеется, скоро встретимся.

Это был один из немногих самостоятельных шагов в жизни Августа Септембера, и именно он заставил Алекса особенно заосторожничать.

— И что он там собирается делать?

— Не знаю. Сказал — что-нибудь да придумаю.

Что-нибудь… Ну да, у Августа же нет семьи, ему никого кормить не надо. Алекс вздохнул:

— Ему-то что, холостяку…

Марта ответила не сразу, сначала она долго смотрела на Алекса, а когда наконец заговорила, Алекс услышал в ее голосе что-то, чего Марта по отношению к нему никогда раньше себе не позволяла, даже во времена истории с Татьяной, она бросила то ли язвительно, то ли презрительно:

— И это говоришь ты? Алекс, что с тобой случилось? Тебе, свободному предпринимателю, предлагают возможность перенестись из вывернутого на­изнанку мира в нормальный, и ты только бурчишь: «Ему-то что…»

Алекса захлестнуло чувство обиды. Ведь и Марте-то что, разве жене приходилось когда-нибудь заботиться о хлебе насущном? Муж доставлял ей на дом все, не только хлеб, но и многое другое, билеты в театр, например. Но этим он пока Марту попрекать не стал, хватало и других аргументов.

— Для свободного предпринимательства, о котором ты говоришь, нужен начальный капитал, где мне его взять? Ты прекрасно знаешь, что все мое имущество пропало, у меня не осталось ни единого червонца. И мне уже не три­дцать, как тогда, когда мы поженились, а все пятьдесят. В таком возрасте новую жизнь не начинают…

— Я готова жить в землянке и есть вареную брюкву, только чтобы отсюда убраться! Я не хочу, чтобы мои дети выросли большевиками!

Алекс рассердился.

— А я не хочу, чтобы мои дети выросли невеждами! Или ты думаешь, я не знаю, что такое жизнь необразованного человека? Я сам такой, все время чувствую себя рядом с тобой дикарем. И поэтому хочу быть уверен, что мои дети получат образование. Тут все-таки обещают сделать его бесплатным, а там ничего подобного нет и не будет.

Марта молчала. Алекс подумал, что сопротивление жены сломлено, но та вдруг вскочила, опустилась на колени и забралась под кровать. Совсем спятила, что ли, подумал Алекс, но тут жена вылезла обратно с тряпичным свертком в руках. Снова усевшись на кровать, она развернула тряпку и достала из нее шкатулку, в которой раньше, как помнилось Алексу, держала свои кремы и пудру. Открыв шкатулку, Марта одним движением вывалила ее содержимое на постель.

— На, — сказала она презрительно, — вот тебе немного для начала новой жизни.

При тусклом свете свечи Алекс сначала даже не разглядел толком, что за железяки ему преподнесла жена, он подобрал несколько, поднес к глазам — и застыл. Рубины отливали пурпуром, изумруды зеленью, сапфиры глубокой синевой, а бриллианты, те сверкали даже в полумраке. Кольца, броши, серьги, ожерелья, браслеты…

— Где ты это взяла?

Марта гордо усмехнулась, она была как пьяная, все зачерпывала пригоршней украшения и раскидывала по одеялу.

— Дети продавали твои семена и покупали на вырученные за них деньги хлеб. Он был у нас и так, но я делала вид, что его не хватает, ели мы то, что получали по карточкам, а этот я меняла на драгоценности. Люди сейчас готовы отдать за буханку целое состояние.

Сердце Алекса дрогнуло.

— Ты сошла с ума! Ты знаешь, как это называется? Это спекуляция! И тебе прекрасно известно, какое за нее полагается наказание!

— А ты не рисковал, везя из Киева муку?

— Я мужчина.

— И я давно уже не женщина. Быть женщиной в этом государстве невозможно в принципе.