Калле Каспер - Буриданы [журнальный вариант]

С Менгом было проще, датчанин не боялся риска, может, потому, что был человеком одиноким. Иногда Алекса посещали сомнения, ну неужели Менг не пытался наладить с Татьяной более близкого знакомства, но как будто нет, тот жил очень уединенно, вдвоем с глухонемой сестрой, которая вела дом. Раньше Менг был другим, веселым и компанейским, Алекс хорошо помнил, как они с Вертцем ходили к нему в гости на Долгоруковскую, нагруженные большими корзинами с деликатесами из Елисеевского — радостные, готовые отозваться заразительным смехом на любую шутку. Смерть Вертца ли, или крах, постигший их в России, а может, и то и другое изменили Менга, и казалось, что он только машинально продолжает делать то, чему когда-то научился, не получая от своих трудов уже никакого удовольствия.

Они подсчитали расходы и доходы, пришли к выводу, что все обстоит еще не так плохо, и разошлись, Алекс звал Менга с собой, или в ресторан, или к Татьяне, как другу угодно, но тот отклонил оба приглашения, мотивируя свой отказ болями в печени.

— А как Татьяна, много с ней проблем? — спросил Алекс, когда они уже спускались по лестнице, и Менг немедленно стал его убеждать, что все обстоит совершенно наоборот, Татьяна — замечательная сотрудница.

— Я, конечно, вижу, что ее что-то мучает, но на работу это никак не влияет, — сказал он, пожимая на прощание руку Алекса.

Чем это «что-то» было, Менг мог только догадываться, Алекс же знал — прошлое. То было страшная встреча, два года назад, когда он во время очередной поездки в Берлин ушел из конторы Конрада не в лучшем настроении и, чтобы перед тем, как лечь спать, немного развеяться, пошел погулять на Курфюрстендам. Улицу, если вспомнить, какой она была до войны и революции, словно подменили, аристократический блеск пропал, его сменила простецкая грубость — щелчок по носу тем, кому не нравилась императорская власть и кто ожидал от Веймарской республики лучшей жизни; по тротуарам брели какие-то подозрительные личности, прислонившись к стенам домов, стояли дешевые проститутки, звеня ключами, которые демонстративно держали в руках, они были вульгарно одеты, вызывающе накрашены, и когда одна из них бросила на Алекса беглый взгляд, тот узнал Татьяну.

Потрясенный, он чуть было не прошел мимо, но в последнюю секунду остановился — в последнюю, поскольку Татьяна попыталась сбежать. Пришлось пустить в ход руки, чтобы это ей не удалось, идти к ней он не хотел, привел ее в гостиницу (для чего надо было еще «подмазать» хозяина, который не желал видеть подобных посетительниц в своем заведении), велел сесть на постель и буркнул:

— Рассказывай!

Рассказ Татьяны был длинным и запутанным, и хотя Алекс впоследствии еще несколько раз просил ее повторить его, яснее история не стала — в нее вместились чуть ли не вся революция и гражданская война, десятки городов, попытки что-то совершить, кого-то спасти или, наоборот, убить, попадание в плен то к красным, то к зеленым, побеги и, конечно же, поездки на поездах, Россия же — страна железных дорог! — нескончаемые скитания через тысячи километров хаоса, и везде мужчины, хорошо вооруженные, и всем им хотелось чего-то — то есть понятно чего, идеалы были давно забыты. В Берлин Татьяна попала из Польши, вместе с неким офицером, который намеревался собрать тут очередную Белую армию, но в один прекрасный день он исчез, и Татьяне пришлось самой решать, как жить дальше. Это было непросто, таких, как она, тут были тысячи, город кишел русскими женщинами, пытавшимися начать новую жизнь, это ведь была не обычная эмиграция, а национальная катастрофа. Какое-то время она работала официанткой в пивнушке, но там ей совсем не понравилось... «Особой разницы не было, на улице даже больше свободы…» Разок-другой ей делали предложение начать совместную жизнь, но Татьяна предпочитала остаться «независимой»… «Один и тот же бюргер изо дня в день — это еще хуже, чем каждый день новый…»

Было понятно, что в Берлине Татьяну оставлять нельзя, но и взять ее с собой в Тарту Алекс не мог, город маленький, слух сразу распространился бы. Он пошел с Татьяной в какую-то конуру в Шарлоттенбурге, приказал собрать вещи — да какие там вещи, один несчастный узел! — и почти насильно потащил с собой на ночной рижский поезд. Менгу, конечно, пришлось кое-что открыть, Алекс даже боялся, поймет ли его друг, но Менг тоже пережил Гражданскую войну, знал цену человеческой жизни и сам предложил взять Татьяну в секретарши, до сих пор он, видите ли, как-то обходился, но так ему стало бы, естественно, легче. Алекс снял для нее малюсенькую квартиру, сам он бывал в Риге редко, примерно раз в квартал, но этого было мало, чтобы вернуть Татьяну к нормальной жизни — если такое вообще было возможно. Прошлое не отпускало ее, развратничала ли она, Алекс не знал, но пила точно, может, с кем-то вместе, а может, и одна.

— Алекс, оставь меня в покое, я пропащая душа!

— А кто из нас — нет? Если так судить, то все люди — пропащие души. Ты видела живого святого? Я не видел. Просто одни выплывают из бездны собственной души, а другие нет. Но те, кто выплыл, ведь еще не спаслись, они всего лишь не тонут, держатся на плаву…

Когда он пришел к Татьяне, та уже вышла из летаргии, хлопотала, варила щи из свежей капусты. Марта тоже собиралась сварить сегодня такой же суп, вспомнил вдруг Алекс, Татьяна, кажется, угадала, о чем он думает, стала расспрашивать про Тарту — поскольку сама она была одна-одинешенька, то семья Алекса стала как бы и ее семьей, она жила их жизнью, переживала, когда кто-то болел, и радовалась успехам детей в школе и университете. Алексу эти встречи тоже были в немалой степени нужны, Татьяне он осмеливался признаваться в вещах, о которых Марте никогда не рассказал бы — Марта была нервной, иногда даже сущая ерунда могла ввергнуть ее в уныние. В последнее время пришла новая беда, у нее ухудшился слух, а идти к врачу она отказывалась, не доверяла никому.

— Может, София знает кого-то, кто мог бы осмотреть Марту? — предложила Татьяна, и Алекс подумал, конечно же, как мне самому не пришло это в голову, вернусь в Тарту, поговорю с дочерью. Далее разговор перешел на детей, тут Алексу было чем гордиться, София и Эрвин пока сдавали сессию на одни пятерки, у обоих осталось еще по экзамену, у Германа в Германии дела тоже как будто шли неплохо, он получил на лето работу на кафедре и потому даже не приехал домой, про Викторию вообще нечего говорить, та была лучшей ученицей гимназии, и только у Лидии в табеле оказалось несколько оценок похуже, младшенькая была немного ветреной, посторонние вещи интересовали ее больше, чем учеба, недавно, к примеру, она вздумала отправить в Америку телеграмму в защиту Сакко и Ванцетти.

Слушая и сопереживая, Татьяна накрыла на стол, они стали обедать, и на минуту Алексу показалось, что напротив него сидит прежняя Татьяна, конечно, постарше, не романтичная девчонка, а тридцатипятилетняя женщина, но такая же живая, волевая, как в юности, — однако он знал, что это ненадолго, как только он уезжает, ею овладевает беспокойство, прошлое находит ее, начинает мучить, она не может сидеть все вечера подряд в этой комнатушке, выходит на улицу, если не для того, чтобы подработать, то просто чтобы забыться, и сразу ее окружает легион прожигателей жизни, которые узнают таких женщин с первого взгляда — в Риге было много бывших белогвардейцев, живших, как и Татьяна, воспоминаниями, на словах служа по сей день Деникину или Юденичу, а на самом деле — Вакху и Венере. Но, с другой стороны, где Татьяне взять других знакомых? Среди латышей? Алекс знал, что это безнадежно, он сам пробовал создать для Марты в Тарту некий круг, но ничего не получилось, немка-жена — это соотечественники может еще вынесли бы, но что они между собой говорят по-русски, вот это уже в умы и души патриотов не вмещалось, — и что он должен был делать, дабы им понравиться, послать Марту в начальную школу учить эстонский, что ли? Дети воспринимали все не так остро, но ведь Герман не без причины уехал в Германию, дело было не только в том, что в Эстонии невозможно выучиться на архитектора, возможно, сын нарочно выбрал такую специальность, чтобы удрать отсюда…