Калле Каспер - Буриданы [журнальный вариант]

Сначала он собирался вернуться тем же вечером, но, увидев состояние Татьяны, передумал. За чаем беседа перешла на политику, Татьяна рассказала, что недавно оказалась в одной компании с неким приехавшим из России торговым работником, тот хвалился, что ситуация там улучшилась, НЭП продолжает приносить плоды, в Москве магазины полны товаров и ЧК даже как будто успокоилась. В голосе Татьяны слышалась ностальгия, да и Алекс на секунду почувствовал сожаление, подумав о Цицине и семенном фонде, но сразу же призвал себя рассуждать разумно — да, на родине жилось нелегко, но тут он был все-таки свободным человеком и не зависел ни от Эглитиса, ни от любого другого начальника. Он вспомнил, как Эглитис при последней встрече ему пригрозил — вот увидишь, однажды мы еще вернем вас, и покачал головой — надо же, а ведь именно так чуть и не случилось, конечно, декабрьский бунт был хилый, но все же это был бунт, с задней мыслью присоединить Эстонию к России. Но еще хуже было то, что последовало за подавлением бунта, — правительство воспользовалось случаем, чтобы свести счеты со всеми, чье лицо не нравилось. Да, ненависти в этом маленьком государстве хватало, ненависти и подозрений, он тоже иногда чувствовал на себе кривые взгляды — что ты, Буридан, во время революции в Москве делал, верно ли, что сотрудничал с большевиками? И почему тогда репатриировался — может, ты шпион? Однако вряд ли в России ситуация была иной, наверняка и там всех «бывших» подозревали в том, что они мечтают вернуться к прошлому. Он вспомнил про Арутюнова, жившего под чужой фамилией, и подумал — ну, я все-таки могу носить свою.

Так он, в итоге, и сказал Татьяне — дескать, не стоит идеализировать красную Россию, разве ты забыла, как там еще недавно убивали всех, кого считали врагом нового порядка, — а ведь эти убийцы никуда не исчезли, они все живы-здоровы. Это словно вернуло и Татьяну к реальности, ее настроение улучшилось, и Алекс утром ушел от нее с более спокойной душой — чтобы уже через минуту начать волноваться по совсем другому поводу: а что, если кто-то его увидит выходящим из этого дома? В Риге жили родственники Марты, двоюродный брат Гуннар с дочерьми, правда, у них было тесно, так что Алекс там не ночевал, Марта думала, что он останавливается в гостинице, — но если кто-то из гуннаровских дочерей, например, Эрна, сейчас пройдет мимо, что он потом скажет Марте? Эта двойная жизнь выматывала его, но он ничего с этим поделать не мог, Татьяна была словно крест, который он должен нести всю жизнь. К счастью, навстречу ему никто не попался, он быстро дошел до главной улицы и свернул к магазину пластинок, Марта попросила посмотреть, не продают ли в Риге записи молодого итальянского тенора, о котором часто писали в газетах, — граммофон это, конечно, не театр, но где ему взять достойные слуха его жены оперные спектакли в такой дыре, как Тарту?

Глава вторая. Европа

Герман прибыл в Париж поздно вечером и снял комнату в первой попавшейся гостинице недалеко от вокзала. Сбылось! Столько лет учебы, работа по воскресеньям и в каникулы, но теперь он свободен, и даже отложил достаточно для того, чтобы осуществить свою мечту, одну из самых заветных.

Было душно, все-таки середина лета, он распахнул окно, и сразу внутрь ворвалось множество голосов и звуков — гудки автомобилей, возгласы прохожих, завывание саксофона из кафе напротив. Потом этот шум рассек, словно нож, пронзительный женский голос, близкий, казалось, его хозяйка находится совсем рядом, Герман перегнулся через подоконник и посмотрел вниз — прямо под окном стояла вызывающе одетая негритянка и ссорилась с каким-то мужиком.

Проститутка, подумал Герман, и его сердце забилось сильнее. Вопрос был, собственно, не в проститутке, таковых хватало и в Германии, особенно после недавнего краха на американской бирже, когда безработица снова подскочила, а в цвете ее кожи — до сих пор он видел негритянок только в кино.

Он пытался разглядеть в полумраке черты ее лица, но не мог, только когда ссора наконец завершилась (кажется, это была и не ссора вовсе, а торговля) и парочка направилась к гостиничной двери, он при свете фонаря увидел на миг темный плоский нос и низкий лоб и вздрогнул.

На следующий день он перебрался ближе к центру города, в район Оперы, конечно, не из-за негритянки, новая гостиница тоже была заселена весьма подозрительными типами, а на ночлег в месте поприличнее не хватало денег, но потому, что тут все было под рукой — десять шагов, и ты уже на бульваре Италь­янцев; почему улица так называлась, он так и не понял, итальянцев он здесь не видел, по широкому тротуару фланировали самые обычные французы, такие, каких он во множестве видел на фотографиях в журналах и газетах — коренастые мужчины небольшого роста с любопытствующими, если не сказать наглыми, взглядами и равнодушные, подчеркивающие свою привлекательность стройной спиной и победоносно покачивавшимися бедрами женщины.

Он развесил сорочки, сунул блокнот в карман светлого пиджака (этот пиджак он купил на деньги, которые родители прислали по поводу окончания университета) и пошел «на работу» или «на практику» — трудно было сказать, как лучше охарактеризовать прогулку молодого архитектора по Парижу; для любого другого это был бы просто туризм.

Довольно скоро он пришел к выводу, что профессор был неправ, когда говорил, что «архитектор должен во сне видеть Париж» — намного разумнее было изучать этот город наяву. Не только сон, но даже самые хорошие фото были неспособны передать его очарование, если об отдельных зданиях еще можно было составить по картинке какое-то представление, то, к примеру, площади, прекрасные, как он сейчас убедился, парижские площади, просто не помещались на фото, ведь те были не в состоянии отобразить пространство.

Особенно ему понравились Вогезы со своими трехэтажными оранжеватого цвета домами, но и Вандомская площадь с колонной Наполеона посередине произвела на него впечатление. Он с завистью посмотрел в сторону «Ритца», за окнами которого богатые америкашки тянули виски — напиток его не интересовал, пить можно и дома, да и что-то получше, чем это пойло, но, в отличие от Вогезов, тут не было скамеек, и ему пришлось зарисовывать ордера домов в блокнот стоя.

Далее выяснилось, что кроме «старого» Парижа, Парижа королей и кардиналов, существует еще один — Большие бульвары и то, что их окружает. Что означает «целостная планировка города», Герман знал неплохо по Карлсруэ, но тамошняя упорядоченность имела тяжеловатый привкус, тут же все было воздушно, гармонично, пяти- и шестиэтажные дома из песчаника с балкончиками и мансардами стояли бок о бок, каждый из них чуточку отличался от других, но все вместе они все равно сливались в единое целое. Герман читал «Добычу» и знал, как эта часть города возникла, как богатели спекулянты, как этому благоприятствовал префект Осман, а Наполеон Третий, толстый и глупый, если верить Золя, человек, дал на эти махинации свое «добро» — но результат стал индульгенцией для всех них.