Ганна Шевченко - Забойная история, или Шахтерская Глубокая [сборник]

Возле кабинета я поправила прическу и постучала. Услышала «войдите» и открыла дверь. Увидев меня, Владимир Андреевич встал из-за стола и направился к двери. Я подумала, что он собирается уйти, но он выглянул в коридор, осмотрелся, вернулся, закрыл дверь, два раза провернул ключ в замке и нахлынул на меня, как волна.

В детстве родители возили меня на азовские курорты. Мы отдыхали на пляжах, где море было мелкое, самое безопасное для детей. Заходишь в воду и идешь, идешь, идешь, кажется, зашел за край, а воды все еще по грудь. Идешь дальше, но вместо того, чтобы уходить вглубь, песчаное дно начинает подниматься, и ты вдруг оказываешься на широкой отмели, где вода едва достает до колен. И вот здесь, если море гонит волну, начинается самый настоящий конец света.

Волны встают на дыбы, как молодые жеребцы, солнце, просвечивая сквозь их белоснежные гривы, отливает перламутром, бирюзовая вода торжествует и бурлит, как кипящая лава. Здесь, на отмели, собираются гурьбой все детишки пляжа и с визгом бросаются в озверевшие волны.

Теперь я испытала похожие ощущения. Его теплые руки завертели, опоясали меня, закружили по кабинету, и начался конец света.

Он: Как ты пахнешь, боже, как ты пахнешь…

Я: Документы рассыпались…

Он: Ты сводишь меня с ума…

Я: Владимир Андреевич…

Он: Нежная такая…

Я: Владимир Андреевич…

Он: Какой я тебе Владимир Андреевич…

Я: Что вы делаете?

Он: Не бойся…

Я: Куда вы…

Он: Это комната отдыха…

Я: Что вы делаете?

Он: Иди ко мне.

Я: Нет.

Он: Почему?

Я: Я здесь не могу…

Он: А где? Скажи, где можешь?

Я: Не знаю… Но не здесь… Что вы делаете?

Он: Я хочу тебя…

Я: Не здесь…

Он: А где?

Я: Не сейчас…

Он: Когда? Скажи, где и когда?

Пока длился этот диалог, комната кружилась вокруг меня, как птица: крылья — столы, туловище — диван, хвост — порыжевший стул. Я слышала, что и у заместителя директора по производству, и у директора, и у главного инженера есть комнаты отдыха, но ни разу в них не бывала. Сейчас, после головокружительного волнения, я рассматривала ее скудную обстановку. Владимир Андреевич сидел рядом со мной на диване и копался в кармане брюк.

Небольшой локон, спадающий на лоб, прямой римский нос с чуть заметной горбинкой, вкусные губы, скула, словно вырезанная уверенной рукой, и задорные, смеющиеся глаза цвета спелой вишни.

Самое трогательное в Тетекине — это профиль. Мне хотелось обводить его простым карандашом, вырезать из бумаги, касаться подушечками пальцев, пробовать на вкус. Мне казалось, что, глядя на него, я плавлюсь, как зажженный целлофан. В мир явлено миллионы профилей, но почему, когда я смотрю именно на этот, во мне меняется химический состав? Кто нарезал этот контур, почему он, как единственно возможный вариант, вскрывает во мне всю затаенную нежность?

— Вот! — сказал он, протягивая мне ключ.

— Что это? — спросила я.

— Ключ.

— Вижу, что ключ.

— Это ключ от квартиры, где мы будем лежать!

Я нахмурилась.

— Извини, дурацкая шутка, — сказал Владимир Андреевич и обнял меня за плечи.

— Мне не нравятся такие шутки…

— Ну, я же извинился… — сказал он, улыбнувшись, и продолжил: — А ключ этот от бывшей квартиры моих родителей, они дом построили в городе, а квартира стоит, никак продать не можем. Что-то не так?

В этот момент я почувствовала слабый импульс, словно кто-то кольнул меня в темя наэлектризованной иголкой. Нет сомнений, это Шубин подслушивает наш разговор своими всемогущими ушами и ждет, что я сейчас начну нести Тетекину свой дежурный романтический бред, что, мол, квартира — это, конечно хорошо, но не лучше ли нам прогуляться на свежем воздухе, пройтись нехожеными лесными тропками к бархатной поляне, окруженной зачарованными кустами, и там я отправлю вас в увлекательное путешествие в глубины родной земли, и мы с вами никогда больше не увидимся… Нет, Шубин, не дождешься, Тетекин мой… Мой! Слышишь, Шубин, я тебе его не отдам!

— Да, нет… В смысле, да… В смысле, нет, все так! — Я смущенно рассмеялась.

— Я тебе напишу адрес, квартира находится в Александровке, это недалеко. Была там когда-нибудь?

— Конечно, у меня там папа живет…

Владимир Андреевич встал, заправил выбившуюся рубашку и пошел к столу. Из верхнего кармана достал ручку и небольшой листок для записей, сел за стол, склонился над запиской.

— Вот, — сказал он, протягивая мне листок с завернутым в него ключом, — здесь все написано. Откроешь дверь и жди меня, я после восьми подъеду… Ты сможешь остаться на ночь?

Я смущенно пожала плечами.

— Что ты пьешь? — спросил Владимир Андреевич.

Я снова пожала плечами:

— Вино, шампанское… не знаю… лишь бы не водку.

— И шоколад?

— Нет, фрукты.

В кабинете на столе зазвонил телефон.

— Это внутренний, по нему только директор звонит, все, я ушел в работу, до встречи вечером…

Он снова обнял меня, поцеловал в губы и помчался утихомиривать телефон. Я собрала разбросанные документы и тихо, на цыпочках, чтобы не стучали каблуки, вышла из кабинета. Пока шла в свой отдел, читала записку, написанную затейливым почерком с завитушками: «Улица Брайляна, дом 18, кВ. 7! 20.00!» Почему-то в сокращенном слове «кв» большая буква «в», и эти милые восклицательные знаки, похожие на распрямляющиеся зигзаги.

— А-ха-ха! Еще одна праздношатающаяся! — Этими словами встретила меня Аллочка.

— А ну-ка пиши объяснительную, где была! И-хи-хи! — подхватила Галина Петровна.

— И на стол директору! — грозно завершила Марья Семеновна.

Я только вынырнула из сладкого сиропа, в который погрузил меня мой возлюбленный, и слушала бред, который несли мои женщины, пытаясь понять, не узнали ли они случайно, что только что произошло между мной и Тетекиным.

— Почему это я праздношатающаяся? — начала я осторожно. — Я усердный работник расчетного отдела, который проводил профессиональное расследование, пытаясь выяснить причины…

— И-хи-хи, — заржала Галина Петровна. — Ну что, выяснила?

— Неизвестная сумма, которая пришла на корреспондентский счет, — это плата населения за электроэнергию, а ее провели в банке как за отгрузку, вот и началась катавасия, там уже разобрались… — Ответ был у меня заготовлен заранее, я знала, что никто не будет перепроверять.

— А у нас тут директор с ума сошел, увидел Аллочку в рабочее время в аптеке и заставил писать объяснительную.

— Написала? — спросила я у Аллочки.

— Ага! Написала, что у меня критические дни и мне срочно понадобились прокладки…

— Чего это он на тебя взъелся? Ты же его любимицей была? «Алка! Дай за сиську подержаться!» — скопировала я интонацию директора.

— Вот и взъелся, что не дала, — заключила Галина Петровна.