Павел Лукаш - Пазлы

— Ах, какой ты тяжелый, ухоженный и явно выздоравливающий сукин сын, — говорю я ему. — Ты даже представить себе не можешь, как меня это радует.

— А я-то как доволен, что ты в порядке, — лает в ответ Жорик, — и выглядишь, словно питаешься молодильными яблоками, а не серой горячей, как следовало бы ожидать.

В самом-то деле, Жорик сказал: «Гав-гав», но за время нашего неразлучного сосуществования я научился понимать его с полулая.

— Мне здесь хорошо, — продолжает он, — меня любят. Лапа уже не болит, а бинты — даже не перестраховка — девочка со мною в доктора играет, а я ей подыгрываю, мне их содрать — раз плюнуть, хвост же мой с рождения несколько кривоват, впрочем, ты и сам знаешь, ссадина еще была за ухом, но и та зажила, как на собаке…

В голове у меня все перемешалось от радости, от возникших вопросов и намечающихся уже ответов. В этом деле без бутылки не обойдешься, и я, каюсь, открыл хозяйский холодильник — руку протянул и открыл, словно и не дух вовсе, а совсем реальное телесное существо. Водка была, нашелся и кусок колбасы, я налил полный стакан и выпил. Зная, что ни опьянения, ни похмелья не предвидится, сразу же налил и выпил еще. До колбасы я даже дотянуться не успел — стукнуло, что ли, с отвычки…

«Я ведь спас своего папу, — рассказывал Лазаревич. — Заранее дал информацию. Но с условием — не предупреждать никого. Он, конечно, не послушался — разболтал, и когда проверка кончилась, посадили и не всех и не совсем тех. Отец на заводе уже не трудился. Он уволился и устроился работать в пункт приема стеклотары — помощником приемщика, где, проявив интеллект, придумал, как извлекать пробки, просунутые внутрь бутылок. Позже, уже на пенсии, он утверждал, что годы работы в приемном пункте были самыми счастливыми в его жизни. Эта история тоже отразилась на моей карьере — знали в конторе, кто сдал информацию, но простили почти, за что я им пожизненно благодарен»

Очнулся я за рабочим столом, в своем кабинете. Никого из инспекторов не было, а похмелье, все-таки, было, хотя не физическое, а какое-то эмоциональное. Кстати, самые смелые идеи мне всегда приходили в голову с похмелья. Папина школа. Сквозь стеклянную перегородку на меня смотрела Алиса.

— Алиса, милая, чем так смотреть, принеси лучше кофе. Только сама не вари, попроси Зину по дружбе.

Она ушла. Обиделась, конечно.

Несмотря на гудеж в голове, нужно было во всем разобраться. Я же понял, что меня подставили — не мальчик. Дело липовое: фальшивая разнарядка, нерадивый инспектор, клюнувший на марлевую повязку и на причитания понарошку восьмилетнего ребенка, а так же на видимое безразличие его родителей, справедливо не переживающих за здоровье упитанного и веселого пса; а еще — моя улица, утро, соседи, спешащие по делам… Знали, на какого живца ловить. Сшили дело — даже не дождались, пока что-нибудь убедительное подвернется.

Алиса принесла кофе — снова гадость и не помогает совсем — все-таки сама варила. Да и водка-то была тамошняя, а кофе здешний. Неужели и начальство эту дрянь пьет? Если так, то интерес понятен: им нужна материализация. Но ведь случалось уже: голубь как-то раз прилетел, а еще были лебедь и бык — правда, это вам не наше звено — боги. Значит, интригуют где-то во втором эшелоне, кто-нибудь покруче Шефа — этому и здесь хорошо, ни в каком другом месте так не отломится по его интересам. Собственно, мне с самого начала намекали…

Но причем тут я? Ведь не просто под руку попался…

Стоп: Дионис — Ариадна, Дионис Ариадну спас — увез с пустынного острова. Вот, что значит мамина школа — все помню. Но Алиса здесь, а материализация там. И Алиса не Ариадна — путаница какая-то.

Быстро. Быстро все кончилось. Меня переводят на склад. Собственно, нет какого-либо письма, или приказа…

Я по-прежнему принимаю отчеты, проверяю, подписываю, отсылаю… — вроде, ничего не изменилось. Но на последнюю вечеринку меня не позвали, а ребята отводят глаза.

Шеф изрек шепоточком, мимо проходя:

— Не переживай: везде — нежизнь.

Неужели миссия моя завершена? Если им все ясно, почему же неясно мне? Неужели любви маленького Жорика достаточно для материализации? Ну, для какой-то там частичной, моментальной, неполной…

Безвременье идет. Затребовали общий отчет — составил. Когда стал перечитывать — оказалось, что не хватает страниц — тех самых, на которых изложены недолгие мои похождения. Я восстановил эти страницы — вызвал Алису, снова все надиктовал подробно. Получилось на несколько строк больше. Я отослал отчет, но вскоре он вернулся с пометками: «дополнить», «уточнить», а в самом отчете не хватает все тех же страниц. Снова надиктовал — и опять получилось немного больше. Все повторилось — отчет вернули, страниц не хватает. Алиса плачет и печатает…

А за окном плывет гондола по каналу, унылый гондольер ковыряет в носу. Венеция — всегда мечтал побывать.

«Меня реанимировали, подлечили… Вскоре я вернулся из больницы. Забрал Жорика — он веселый и здоровый обитал в одной симпатичной семье, проживающей недалеко от моего дома. Люди подобрали его после аварии и выходили. Я и сейчас, когда уезжаю куда-нибудь, оставляю песика у них. А главное — я все понял. Я решил эту до смешного простую задачу.

На вопрос: „Так в чем же собственно секретик?“, Денис Карпович ответил так: „Ошибаетесь, молодой человек! Люди моей профессии секретов не выдают. Тем более, что секрет этот даже не государственный и не мировой — это наивысший секрет, и его надо хранить. Неужто вы думаете, что если бы Там мне не доверяли, я бы тут с вами сидел и пил водку?“»

Я, конечно, раскрутил Лазаревича — не одна бутылка вечером на веранде, а две — и выдал старик наивысший секрет. Но на другой день у него случился сердечный приступ. Денис Карпович Лазаревич умер. Все же необходимых для моего повествования подробностей я узнал до обидного мало.

Наш отпуск кончился. Мы вернулись домой. А вскоре на улице мне повстречалась Верунчик.

Семейные неприятности, начавшиеся с того, что я съездил в родной городок без жены, неблагополучно завершились с Веркиной тяжелой руки. Мы с женой разошлись окончательно.

Вот он я. Без семьи, без работы, без романа — и без того, что с Веркой, и без того, который мог бы стать художественным произведением. Я не сумел установить связь между земной и небесной жизнями Лазаревича (чтобы догадаться — не хватило сообразительности, чтобы домыслить — не хватило воображения), а без этой связи нет развязки. Правда, существует известный мне одному секрет наивысшей важности, но его-то стоит попридержать — нечего разбрасываться такими секретами.

А по поводу работы — совсем ерунда. Уволили меня не из-за дурного характер, не за прогулы, не за разгильдяйство. Некто перекупил наш журнал, и всех уволили — включая главного.