Илья Стогов - 150 дней в Петербурге

Несколько лет назад мне удалось подержать в руках странный документ, озаглавленный «Основные причины смертности среди членов Ленинградского отделения Союза писателей». Датировался он допотопными советскими временами, предназначен был строго для служебного пользования, а самым странным в нем было то, что, согласно документу, одной из наиболее распространенных причин гибели ленинградских литераторов, было, оказывается, нападение медведя.

– Неужели медведи в Ленинграде и правда так часто грызут писателей? – поинтересовался я у человека, показавшего мне справку.

– В Ленинграде нет, не часто, – ответил тот. – Но не стоит забывать, что когда-то именно к писательской организации нашего города были прикреплены все литераторы малых полярных народов.

Говоря о «великой русской литературе», мы (как само собой разумеющееся) имеем в виду литературу русских. Но не стоит забывать: по-русски свои книги ведь писали и прозаики очень многих иных национальностей. От абхаза Фазиля Искандера и киргиза Чингиза Айтматова, до авторов малых, очень малых и совсем малых народов. И всего несколько десятилетий тому назад именно Ленинград был литературной столицей громадного региона, простирающегося от льдов Арктики до дебрей Маньчжурии.

Самый первый роман, написанный заполярным автором тоже, кстати, вышел именно в нашем городе. Дело было в середине 1930-х, назывался роман «Жизнь Имтеургина-старшего». Рискну предположить, что лично вы об этом произведении не слышали никогда в жизни, но вот в довоенные годы книжка считалась самой, что ни на есть классикой приключенческой литературы. Там были шаманы, схватки с полярными волками, вьюги, на неделю погребающие человека под трехметровым слоем снега. И, разумеется, там было все, что в наши дни считается непременным атрибутом анекдотов про чукчей: «Муж мой! Грудная младшая дочь помочилась и намертво примерзла к земле!». «Влей в ее горло огненной воды, пусть перестанет плакать».

По национальности автор «Имтеургина» был юкагиром – членом крошечного народа, насчитывающего всего четыреста с чем-то человек. Впрочем, ходят настойчивые слухи, что в реальности книжку за него написал лично Самуил Маршак. А коли так, то первым автором родом из Заполярья считать стоит не его, а чукчу Юрия Сергеевича Рытхеу.

Сам писатель утверждал, что дед его служил одно время экспонатом в нью-йоркском зоопарке: сидел в клетке, на которой было написано «Чукотский шаман». При рождении будущий классик чукотской литературы получил лишь имя «Рытхэу», а «Юрием Сергеевичем» звали милиционера, выдававшего юному чукче паспорт, и не сумевшего придумать имя-отчество позвучнее. Лет до четырнадцати самым изысканным лакомством мальчик считал слегка протухший тюлений жир, а спал, завернувшись в плоховыделанную звериную шкуру. Зато потом получил направление на учебу в Ленинградский университет, и жизнь его круто поменялась.

У Рытхэу есть очень смешной рассказ, в котором он пишет, как всю долгую дорогу до Ленинграда переживал, что не взял с собой байдарку. В направлении на учебу указывался адрес ВУЗа (Васильевский остров), а как доберешься до острова без хорошей байдарки? В те годы в Университете училось сразу несколько будущих звезд заполярных литератур и каждый потом вспоминал о чем-то похожем. Тувинец Кенин-Лопсан, например, утверждал, что торчащие за окном аудитории купола Исаакиевского собора, его земляки называли «Золотая юрта».

К концу ХХ века главными звездами британской литературы неожиданно оказались пакистанец Салман Рушди и нигериец Бен Окри. А главными кумирами нью-йоркских интеллектуалов – перуанец Варгас Льоса и турок Орхан Памук. Что-то очень похожее происходило в те же годы и у нас. Заполярные романы, чтение, конечно, на любителя, но в занимательности им не откажешь. В «Женитьбе Кевонгов» нивхского писателя Владимира Санги невеста погибает от удара костяным копьем в голову. В «Черном стерхе» якута Ивана Гоголева подробно описывается поедание галлюциногенных мухоморов.

Несколько лет тому назад в обской тайге я как-то заночевал прямо в национальной школе народа манси: на стене там висел писанный маслом портрет писателя Ювана Шесталова метров пять в высоту и три в ширину. У русских много писателей и каждому достается лишь по небольшому кусочку читательской любви. У малых народов писатель обычно один, а значит, получает всю любовь целиком. На Ямале я лично слышал, как тамошние ненцы за глаза называют свою писательницу Анну Неркаги словом, означающим «женщина-вождь».

Последние несколько лет издаются эти романы редко – зато экранизируются чуть ли не каждый год. Причем продюсером картины может выступить, скажем, оскароносец Владимир Меньшов, а в главных ролях не брезгуют сниматься и звезды первой величины. Зрелище доложу вам, незабываемое. Чего стоит одна только сцена битвы из фильма «Богоматерь кровавых снегов», в которой аборигены верхом на боевых лосях с окованными железом рогами атакуют несущуюся прямо по льду, среди белых медведей, красноармейскую тачанку!

На сегодня главной звездой этой литературы считается писатель-хант Еремей Айпин. Между прочим, именно он последним из русскоязычных авторов был несколько лет назад номинирован на Нобелевскую премию по литературе. И по слухам имел неплохие шансы. Трудно представить, но факт: иконостас русских нобелевских лауреатов мог бы выглядеть так – Бунин, Шолохов, Пастернак, Солженицын, Бродский. И – Еремей Айпин.

Сам литератор верен исторической родине, – жить он так и остался в лесах и болотах Зауралья. Но, поскольку свои книги издает именно в Петербурге, то частенько бывает в нашем городе. Прежде, чем сдать этот материал, я позвонил ему на мобильный телефон и поинтересовался, не собирается ли писатель на берега Невы?

– Зимой? Шутите? – ответил без пяти минут Нобелевский лауреат Еремей Айпин. – А олени? А родовое угодье? А торжества в честь духов реки Аган? Нет, раньше месяца цветения ягеля о том, чтобы куда-нибудь отсюда уезжать не может быть и речи.

«Говорят, за хороший корень женьшеня можно получить сто лянов серебром, а может даже и больше. Поэтому, когда старый Ляо-куй шагнул на заросшую бамбуком поляну, и увидел: торчащий из земли громадный корень, то не стал озираться по сторонам, а сразу бросился к находке, – и как оказалось, зря. В воздухе мелькнуло громадное рыжее, в черных полосах тело тигра, позвонки Цзян-куя хрустнули под зубами хищника, и корень выпал из ослабевших пальцев старого китайца…»

Петербург – единственное место на планете, где историю русской литературы можно изучать, просто прогуливаясь по центру города. Вот ресторан, где обедал Онегин, вот квартира Раскольникова, вот проходные дворы, где выпивали герои Довлатова. У нас великие писатели, это не бронзовые памятники, а порой просто соседи: из окна кухни, где я по утрам пью свой кофе, можно увидеть и дом, где родился Бродский, и берега Мойки, где умер Пушкин. Так что иногда нам, петербуржцам, бывает трудно поверить, что хоть какая-то русская литература могла существовать где-нибудь еще, помимо этих улиц и набережных.