Илья Стогов - 150 дней в Петербурге

К фильмам про НЛО принято относиться с иронией. Но инопланетяне это ведь не обязательно космические страшилища со щупальцами и слюнявыми пастями. Как говорит в фильме один из героев: вступая в контакт, мы, прежде всего лучше узнаем себя самих. И в этом смысле, думаю, «Притяжению» есть, что сказать о каждом из нас. Может быть, кому-то суть сообщения покажется банальной, а я и не стану спорить: самые важные вещи на свете часто и правда выглядят полной банальностью. Вот только, если не повторять их время от времени, люди просто перестанут считать эти вещи действительно важными.

В фильме есть сцена, когда девушка делает раненному инопланетянину переливание крови. И после этого вдруг начинает понимать его инопланетянскую речь. То есть, вроде как, если кровь у нас одного цвета, значит, мы способны понимать друг друга, даже если не испытывает друг к другу симпатии. Допускаю, что еще несколько лет тому назад я бы, пожалуй, и сам посмеялся над тем, насколько в лоб подана простенькая, в общем-то, мысль. Вот только сегодня такие вот сцены вызывают у меня уже совсем иные соображения.

Например, о том, почему людям так просто начать ненавидеть – стоит кому-нибудь просто дать к этому команду. О том, что разговаривать друг с другом, говорить, что думаешь (и пытаться слушать, что говорят тебе), это самое трудное в жизни, – но и самое важное, ведь только это и делает нас по-настоящему людьми. И еще: о том, что должен же хоть кто-то говорить об этом даже в самые ожесточенные времена. Пусть даже и на примере торчащей над разрушенным районом Чертаново летающей тарелки.

Как-то совсем незамеченной прошла памятная дата: 292 года со дня рождения Джакомо Казановы. Согласен: дата и правда, какая-то уж больно некруглая. Но пару слов в поздравление знаменитому ловеласу и жизнелюбу я бы все же сказал.

Начну, впрочем, издалека.

Маленьким я жил с родителями в громадной коммунальной квартире в двух шагах от Летнего сада. За окном было вечно пасмурно, и ползла на запад могучая, будто допотопный зверь, Нева. Перед сном родители читали мне книжки про барона Мюнхгаузена. И я отлично помню, как поразился, когда осознал вдруг, что ведь большая часть приключений немецкого вруна происходит ровно в том самом городе, в котором живу я. И, возможно, оленью голову с торчащим изо лба вишневым деревом барон вешал на стену комнаты, расположенной всего-навсего за стеной от моей собственной квартиры.

Город, который окружал меня в те годы, казался таинственным и полным чудес, будто тот самый лес, где на Мюнхгаузена напала его собственная шуба. По улице, которой я каждый день ходил в школу, когда-то проносилась карета графа Калиостро. В здании магазина, куда мама посылала меня за разливным молоком, до революции квартировала одна из могущественнейших масонских лож. С годами ощущение тайны, подстерегающей за каждым петербургским углом немного подстерлось. Но полностью не исчезало никогда.

В этом смысле Петербург здорово похож на Венецию, в которой почти триста лет назад родился Казанова. И дело не только в палаццо, отражающихся в водах каналов. А еще и в том, что к моменту рождения маленького Джакомо, лучшие времена его родного города давно были в прошлом (точно так же, как к моменту моего рождения, в прошлом были и лучшие времена Петербурга). Когда-то Венеция была столицей мира, а потом превратилась всего лишь в ветшающий туристический аттракцион (знакомо, не правда ли?). Однако, сам Казанова смириться с этим очевидным фактом отказывался. Покуда он был жив, его родной город должен была оставаться главным на планете.

Многотомные «Мемуары» Казановы на русский язык так полностью и не переведены. А между тем там есть несколько эпизодов, насчет которых мне бывает ужасно жаль, что мало, кто из сегодняшних петербуржцев их читал. Вот, например, юного Джакомо знакомят с всесильной фавориткой французского короля, мадам де Помпадур. Он говорит, что приехал из Венеции и собеседница интересуется, что нового в тех краях? «В каких краях, мадам?» – переспрашивает Казанова. «В Венеции», – удивляется Помпадур. «Этот город, – дерзко отвечает ей юноша, – нельзя называть «краем». Венеция, мадам, это всегда центр».

Кто из сегодняшних петербуржцев способен ответить так же? Вернее, не просто ответить, а думать так же, чувствовать так же, жить так, чтобы ответ ни у кого не вызывал сомнений? Ну, да, на прямо высказанное утверждение, что Петербург является провинцией, редкий горожанин не ответит грубияну пощечиной. Да только, что изменишь пощечиной, коли все остальное время мои сограждане ведут себя так, будто Петербург сегодня это и правда не центр мира, а лишь один из множества российских городов?

Прекрасно помню, как в далеком поздне советском детстве я сидел в большой компании, а одна из девушек все просила сводить ее вечером на концерт какой-то московской группы. Девушке было единодушно отвечено в том смысле, что жители города, в котором есть «Аквариум» и «Кино», не ходят на концерты групп, приехавших из Москвы. Никогда и ни при каких условиях не ходят. Более того: уж коли всем нам выпало родиться в одном городе с Бродским, Довлатовым, «Митьками» и… э-э-э… допустим, Афанасием Фетом, то давай, подруга, договоримся больше не упоминать в разговоре название этого города, ладно? И, осознав свою ошибку, покрасневшая девушка ответила, что, разумеется, ладно.

Так дела обстояли всего несколько десятилетий назад, но сегодня дела обстоят совершенно иначе. Вот ты, дорогой читатель, (да-да, лично ты) – много ли молодых петербургских групп ты знаешь? Сколько книг современных петербургских авторов ты прочел за последние, допустим, десять лет? На выставки скольких петербургских художников сходил? При этом, вряд ли стоит сомневаться, что книг авторов из Москвы и концертов московских исполнителей на твоем счету никак не меньше дюжины. А раз так, то какой смысл в вышеупомянутых пощечинах?

Во все времена, как само собой разумеющееся я считал, что петербургское – значит особенное, уникальное, самое замечательное. Но, глядя на то, как во время многотысячных концертов на Дворцовой, на сцене сменяют друг друга музыканты откуда угодно, но только не из Петербурга, гуляя мимо витрин книжных магазинов, на которых выставлены книги каких угодно авторов, но только не петербуржцев, включая телевизор, где о моем собственном городе говорят исключительно в смысле, что где-нибудь в Купчино опять прорвало трубу, я каждый раз теряюсь: неужели так считаю я один? Неужели, мой город это и правда всего-навсего увеличенный в шесть раза Тамбов, а все разговоры о петербургской уникальности, не более, чем туман над рекой?