Станислава Флешарова-Мускат - Мост над бурной рекой

— Доминика! Вставай! Опоздаем.

— О боже! — промурлыкала та в подушку. — Неужели нигде в мире человеку не дадут выспаться?

— Ну отчего же. Спи пожалуйста. Но тогда мне придется сказать мисс Гибсон, что в Толедо мы не едем.

— С ума сошел! — Доминика мгновенно вскочила и только потом открыла глаза, окончательно проснувшись. — Боже, какое солнце!

Как и он, она подбежала к окну, залюбовалась золотистой охрой домов напротив и лазурным небом над ними. Потом повернулась к Лукашу:

— Я люблю тебя!

— Я тебя — тоже. Но ты все-таки поторопись — автобус ждать не станет.

— Надо думать! — Доминика бросилась в ванную, но, приоткрыв дверь, пробурчала: — Вот теневая сторона нашей новой ситуации — придется вечно спешить, чтобы куда-нибудь не опоздать.

— А для тебя это настоящая трагедия.

— Не ехидничай. То ли дело на автомобиле: никаких тебе расписаний.

— Есть и другие прелести путешествия на автомобиле.

— Для меня эта — главная.

— Ладно, обсудим проблему в другой раз. Быстрее мойся, любовь моя.

— Вот так звучит лучше.

Доминика скрылась в ванной, но довольно быстро вернулась.

— Уже? — поразился Лукаш.

— Пришлось обойтись без душа — мешает повязка. Но все равно немного ее намочила. Как ты думаешь, сколько мне дадут по страховке?

— Понятия не имею.

— Может, спросить у мисс Гибсон?

— Она тоже не знает.

— Она все знает.

— Что ж, спроси, если тебе так уж не терпится. А теперь одевайся побыстрее.

— Надену платье с бантиками, а?

— А что-нибудь поскромнее нельзя?

— Поскромнее?

— Все-таки в автобусе в основном пожилые женщины.

— Но есть и мужчины.

— Тем более.

— Хорошо! — Доминика разозлилась. — Надену брюки и кофту с застежкой до подбородка. Жаль, чадру смастерить не из чего.

— Хотела бы потешить Хомейни?

— Нет, тебя, любимый.

Когда они спустились в ресторан, американская группа уже завтракала. Мисс Гибсон указала им столик — значит, они уже приняты на довольствие. Тут же появился официант с гренками и соками, спросил: «Кофе, чай?»

— Кофе! — зло буркнула Доминика, хотя этот юноша ни в чем не был повинен. — Вот, — повернулась она к Лукашу, — даже приличного завтрака заказать не можем, хоть я и продала килимы.

— Вторая теневая сторона нашего нового положения, — съехидничал тот. — Но есть и третья.

— Какая еще?

— Я не смогу слушать радио.

— Слава богу!

— Но ты ведь знаешь, как это важно для меня!

— Ты что, и впрямь не можешь прожить одно утро, не услышав о Раковском и Валенсе?

— Не упрощай.

— Стараюсь. Но, как видно, пользы от этого мало.

— Надо же нам знать, что творится в Польше.

— А что от этого изменится? Там не станет ни лучше, ни хуже. Всевышний, как видно, не совсем пока отступился от наших правителей, но, правда, что-то не заметно, чтоб слишком уж старался им помочь. В народе растут набожность и преступность и прекрасно между собой уживаются, в магазинах и не пахнет манной небесной, а крестьяне не могут прокормить скот без импортных комбикормов… Как это тебе нравится?!

— Доминика, побойся бога!

— Я просто стараюсь, как могу, компенсировать тебе недостаток информации из Польши. Ты должен сказать мне спасибо… — Доминика на полуслове умолкла. — Опять он в этой замызганной своей куртке!

— Кто? — Вслед за Доминикой Лукаш обернулся к входной двери, куда были устремлены взоры всех дам и официантов.

Там стоял Асман. Как и вчера, он на минуту было приостановился, отыскивая взглядом свободный столик, но метрдотель уже вел его к заранее приготовленному для него месту. Как и накануне, ему опять подали меню, а он, не беря его в руки, заказал стакан апельсинового сока. Мгновение спустя один из официантов летел уже со стаканом сока на подносе к столику дирижера, а тот, не глядя, положил на стол монету.

— Смотри-ка, у него остались еще деньги, хотя он и выложил бешеную сумму за твои килимы, — заметил Лукаш.

Доминика не приняла шутку.

— Бешеной она кажется только нам, хотя и не мы в том повинны. На самом деле это совсем не такие уж большие деньги ни здесь, ни в любой другой стране, большими они кажутся только там, откуда мы ненадолго выехали и куда снова скоро придется возвращаться после нашего заграничного сновидения.

— Доминика! — взмолился Лукаш.

— Если помножить семьсот долларов на триста злотых, а то и больше, поскольку триста за доллар давали при нашем отъезде…

— Доминика! — повторил Лукаш умоляюще.

На них стали оборачиваться из-за соседних столиков.

— Люди подумают, что мы ссоримся.

— А мы разве не ссоримся? — спросила Доминика тихо.

— Обещай, что мы не станем больше говорить о деньгах.

— И о последних известиях из Польши тоже.

— Хорошо, — помолчав, согласился Лукаш.

— Думаешь, мы выдержим этот уговор?

— Во всяком случае, давай постараемся.

— Ты почти лишаешь меня радости…

— Радости — от чего?

— От того, что у меня есть деньги. Ну как можно требовать от девушки, которой досталось вдруг семьсот долларов, перестать об этом говорить?

— Бедняжка ты моя! — шепнул Лукаш. В нем и на этот раз опять вспыхнуло не раздражение, а чувство нежности к ней. Он осторожно погладил ее по руке, по той самой, что была перебинтована и за которую ей предстояло получить страховку… воистину нет спасения от мыслей о деньгах.

Асман, выпив сок, встал из-за стола. Мисс Гибсон, лихорадочно поглощавшая свой завтрак, тоже собралась было вскочить, но дирижер прямиком направился к двери. Издали поклонился Доминике. Та ответила ему испуганным кивком, словно опасаясь, что он передумал и хочет вернуть ей килимы.

Уверенность в себе она обрела только возле автобуса, когда мисс Гибсон представила их туристической группе. Приняли их очень тепло, особенно Доминику. Лукаш держался как бы в стороне, испытывая тихую радость оттого, что девушка, любимая им, вызывает симпатию и у других. Его несколько шокировали одежды американок: все дамы — без исключения — были в глубоко декольтированных платьях. В знойной Калифорнии не слишком обременять себя одеждой для женщин всех возрастов почиталось делом обычным.

— Вот видишь! — проворчала недовольно Доминика.

Лукаш почувствовал себя виноватым.

— Спроси у мисс Гибсон, не успеешь ли ты переодеться.

Нет, времени на это уже не оставалось. Впрочем, мисс Гибсон и сама была в брюках и блузке, правда блузке, распахнутой почти до пояса, так что в разрезе золотилась узкая полоска обнаженного тела, а качавшийся на груди крестик, символ мук господних, на благочестивые мысли отнюдь не наводил.

Выехали ровно в десять. Улицы Мадрида уже заполнили красочные толпы, по восьми полосам проезжей части в обе стороны мчались автомобили. Как объяснил Хуан, гид-испанец, отныне призванный сопровождать группу, в эту пору дня на улицах в основном — туристы, а коренные мадридцы после утренней чашечки кофе, выпитой в одном из бесчисленных кафе, и до двенадцати часов, когда они пьют там же вторую чашку и, скорее всего, с рюмкой коньяку, сейчас трудятся на заводах или в конторах. «На рюмку коньяку в Испании хватает у каждого, — с профессиональной гордостью добавил Хуан, сам похожий на рекламу юности и испанской красоты. — Рюмка коньяку у нас стоит столько же, сколько стоит одна газета».