Станислава Флешарова-Мускат - Мост над бурной рекой

— Ну, если даже… — барон запнулся и снял вторую перчатку, чего не имел обыкновения делать, — если даже что-то и случится, нигде не будет безопаснее, чем в Залещиках.

— Такого слова — «безопаснее»… — тихо сказала бабушка, — такого слова вообще нет, пан барон. Его совсем нет.

Вот, собственно, в тот день и началась война…

…— Я абсолютно с вами согласен, — сказал Асман миссис Брук, продолжавшей упорно что-то доказывать.

— Вы со мной согласны? — удивилась та. — А я была уверена, что вы придерживаетесь иного мнения.

— Ну что вы! — горячо возразил он. — Вы, конечно же, правы.

…Война началась в тот день, когда бабушка впервые отважилась сказать о ней вслух, когда призналась, что думает о ней, считает ее неизбежной. Эта убежденность, безусловно, вытекала не из понимания политической ситуации. Бабушка газет не читала, радио не слушала, политические проблемы были ей чужды. Она просто з н а л а, так же как о многих вещах знают звери и растения, особым безошибочным чутьем понимая и воспринимая мир.

Но город в эти последние августовские дни все еще сохранял свой прежний облик, и, как всегда, благоухал отцветающим летом и наступающей осенью, напоенной сладостью созревающих плодов. Воздух не был еще отравлен автомобилями, которые позже, на много дней и ночей, запрудят дорогу и мост, ведущий в Румынию.

А пока прибыло всего несколько грузовиков из Варшавы; не разгружаясь, они стояли во дворе магистрата. Бабушка заговорила о них с женой вице-старосты, когда та с Зюзей пришла за чем-то в магазин, но жена вице-старосты, опустив глаза, ответила, что ничего не знает.

Зюзя продолжала бегать на пляж, пользуясь последними днями лета и каникул. Она была старше его на год, а шестнадцатилетние девчонки — это уже барышни, не обращающие внимания на сопляков. Чтобы тем летом заслужить благосклонный взгляд Зюзи, нужно было быть офицером или по крайней мере студентом. Но офицеров — всех до единого — с пляжа внезапно отозвали мегафоны, а вскоре, услышав свои фамилии, в панике сорвались с пляжных лежаков подхорунжие запаса, и, таким образом, толпа студентов вокруг Зюзи тоже поредела, а он получил наконец-то возможность с ней поговорить.

— Если хочешь, проводи меня на вокзал, — милостиво разрешила она. — Я уезжаю в среду дневным поездом.

— Ты успеешь к пятнице в школу? — спросил он. Зюзя жила где-то в Познаньском воеводстве, и ехать туда нужно было с пересадкой в Варшаве, долго и утомительно.

— О чем ты спрашиваешь? Конечно, успею. Я уже в четверг к вечеру буду дома, подошью белый воротничок к платью и утром — за парту.

Но в пятницу, первого сентября, ни Зюзя, ни он и никто вообще в Польше за парты не сел. Немцы перешли польскую границу, и война стала явью — независимо от того, верили в нее или нет, стала подлинной и неотвратимой явью, — а все, что составляло смысл жизни до нее, явью быть перестало.

Военные действия велись пока где-то далеко, на западе и на севере, говорили, что фронт упрется в Вислу, а когда выступят Англия и Франция, немцы будут сразу изгнаны из Польши. Опустевший после отъезда курортников город впадал в привычную осеннюю дремоту. На базаре появился первый виноград. Его покупали пассажиры немногочисленных пока автомобилей, которые — не спеша и как бы раздумывая — въезжали на мост. Днестр привычно катил под ним свои бурные воды, и никто из тех, кто над ним проезжал, не думал тогда, что пограничная река, разделяющая два дружественных государства, уже превращается в водораздел времени, начинает обозначать рубежи истории.

А известия с фронтов поступали все более тревожные. Во дворе магистрата появились новые грузовики из Варшавы, и их охраняли вооруженные солдаты. Но люди, вероятно, продолжали надеяться на чудо, на равную чуду помощь, ибо интенсивность движения по дороге, ведущей через город на мост в Румынию, возросла незначительно, а у покидавших страну в глазах таилось сомнение: не слишком ли поспешно принято роковое решение?

И лишь спустя дней десять, когда становилось все очевиднее, что в Польше укрыться будет негде, поток беженцев запрудил мост через Днестр. Весь город высыпал тогда на центральную улицу и глазел на этот нескончаемый горестный марш. Вперемежку с армейскими полками шли толпы гражданских беженцев; медленно двигались, увязая в пробках, запыленные автомобили. Из воинских колонн то и дело кто-нибудь выбегал — пил воду, выставленную жителями вдоль дороги в ведрах и кувшинах, или брал протянутый кусок хлеба. И все это в полном молчании, в устрашающем отсутствии слов, которые могли бы что-то объяснить или исправить.

Он тоже стоял на обочине дороги и вместе с Самуильчиком подавал беженцам кружки со сливовым компотом. Компот варила бабушка, сновавшая от лавки в кухню и обратно. Настка в тот день ни на что не годилась: из разгромленной во Львове тюрьмы вернулся ее сын, сидевший там за «украинскую политику». Он явился с желто-голубым бантом на груди, и не только мать видела в нем героя. Она выставляла перед ним на стол всяческие деликатесы, какие только находила в буфете и в лавке, даже не спрашивая разрешения бабушки, да, впрочем, та и не обращала на это внимания.

Прибежав в очередной раз за новой порцией компота, он не сразу отдал бабушке пустой бидон.

— Столько солдат… — проговорил он. — Идет столько солдат…

Бабушка и сама это видела через большие окна лавки, не было нужды ей об этом говорить, она хорошо понимала, что это значит.

— Столько солдат… — Голос его вздрагивал.

Бабушка вырвала бидон у него из рук, налила компот.

— Неси! — крикнула она. — Чего ждешь?

Он побежал обратно, снова стал на обочине. Несколько измученных переходом солдат тут же окружили его. Он подал им кружки и только после того, как они их опорожнили, решился спросить:

— Вы воевали?.. Где?..

— Нигде, — буркнул самый старший, с сержантскими нашивками. — Еще будем. Война только начинается.

— Я разговаривал с солдатами, — сказал он бабушке, когда снова заскочил в лавку. — Они говорят, что война только начинается.

— Конечно, только начинается, — отозвалась бабушка.

Он прошел к ней за прилавок, обнял.

— Может, нам тоже?.. Все идут…

— Кто «все»? Какие «все»? — выкрикнула бабушка и схватилась за голову так, что парик сполз ей на лоб. — Я не вижу никаких «всех». Жена пана вице-старосты здесь. Принцы здесь. Все здесь. Салька вот рассказывает, что читала в оригинале Толстого и Достоевского… Ты знаешь, кто они?

— Толстой — русский писатель, и второй, кажется, тоже. Да какое нам дело до Принцев? Какое нам дело до вице-старосты? Войска-то уходят…

— Ша! — Бабушка оттолкнула его от себя и после долгого молчания тихо спросила: — А кто останется с лавкой? Об этом ты подумал?