Алексей Курилко - Земля вращается со скрипом

На фирме тоже дела ухудшались. Вечно не выспавшийся, часто с похмелья. Как сотрудник Евгений Танелюк все меньше и меньше устраивал руководство. Участились опоздания, имели место прогулы. Попытки начальника обсудить создавшееся положение дел наталкивались на глухое угрюмое молчание.

Сослуживцев пугало его загадочное поведение. Во время обеда он мог вбежать в образе священника и заорать:

— Безбожный пир! Безбожные безумцы! Вы пиршеством и песнями разврата ругаетесь над мрачной тишиной!..

Мало кто догадывался, что это монолог из «Пира во время чумы».

Люди стали его сторониться.

Но и самого Евгения, после общения с театральной богемой, после ночных споров о смысле жизни, — раздражали и выводили из себя пустые разговоры сослуживцев. Он неоднократно срывался и обвинял их в мещанстве и лицемерии.

Словом, отношения с коллективом и прежними товарищами портились со скоростью двадцать четыре часа в сутки.

Картина вырисовывалась следующая: либо ждать, когда его уволят по статье, либо уйти самому. К тому же совмещать работу главбуха с профессией актера не получалось.

Он написал заявление об уходе по собственному желанию. После чего недели две не просыхал. От страха перед будущим. А перспективы были туманные. Он много ныл и жаловался на судьбу.

Вообще-то он не запойный. Он пьет в меру, но регулярно. Полагаю, это лучше, чем совсем не пить по полгода, а потом срываться в крутой штопор. Хотя: чужие болезни обычно кажутся менее страшными.

Крутые перемены в жизни не прошли для Жени даром (его мать, узнав, что он бросил семью и работу, прокляла и Джульетту, и всех студийцев вместе взятых заодно). Он обрюзг, поседел: на лице приютились крупные и мелкие морщины…

Многие утверждают, что и характер у него испортился. Раныне-де он был добрым и веселым, а теперь, мол, он злой, раздражительный.

Особенного веселья я в нем действительно не наблюдаю. Но чувство юмора у него не отнять. А приступы раздражительности придают его угрюмым шуткам неповторимое очарование.

И как бы там ни было, Танелюк остается самым обаятельным актером в студии. Есть в нем что-то леоновское.

Сидим в полутьме зрительного зала. Наблюдаем прогон спектакля «Счастливчик умирает в одиночестве». На сцене красавица Самойленко и Бурлака. В первом ряду Дуче. Творит.

— Ира, — восклицает он, — возьми пистолет покрепче! Что он болтается у тебя в руке, как член паралитика? Давайте финал. Делаем переход по свету! Стык!

Утвердительно кивнув, Самочка и Бурый встают на свои позиции.

— Я предлагаю тебе остаться со своей семьей, — проговаривает Ира свой текст.

— Я сам решу, где и когда мне умереть, — отвечает Бурый.

— Ты упрямый ублюдок.

Наступившую тишину через четверть минуты разрывает отчаянный вопль Нельенова:

— Лена! В чем дело? Мозги включи! После реплики «ты упрямый ублюдок» — полный ЗТМ! А по затемнении — музыка. Что непонятно?

Сверху доносится приглушенный голос Кандалаевой, нашего осветителя:

— «Ты упрямый ублюдок». Я записала.

— А раньше это сделать нельзя было? Включи мозги. Седой чуть склонился ко мне и шепотом спрашивает:

— Чего это она всегда мозги отключает?

— Видимо, сей процесс происходит автоматически. Вообще-то она тетка умная, но лишь только включает пульт — мозги тут же отключаются.

— Ты считаешь, она умная?

— Это я так, для красного словца.

Мы сидим втроем: Танелюк, Котова и я. Котя убивает время игрой в тетрис по мобильному. Седой скучает. Я порчу зрение чтением.

— Что читаешь? — спрашивает Жека.

— Да вот Юза Алешковского… юзаю. Все романы в форме длинного монолога. Только матов много. Я лично не против, если мат необходим, но так…

— А я вчера начал читать историю УПА.

— С чего это ты вдруг? Откуда в тебе такие УПАднические настроения?

— Полезно знать. Сам понимаешь. Сейчас хорошо бы и язык подтянуть. Время диктует свои законы…

Дуче продолжает кричать на Кандалаеву. Та изредка огрызается. Ор Нельенова доходит до истеричности. Потом он переходит в крике на бас. Это считается крайней степенью гнева.

Когда Нельенов злится, вернее демонстрирует злость, он складывает губы в трубочку, отчего эта часть лица становится похожа на собачью попку. И все остальное уже не пугает: ни выпученные глаза, ни раздуваемые ноздри… Меня это смешит. Поэтому когда Дуче в ярости, я стараюсь на него не смотреть.

— Слышал, — спрашиваю Жеку, — последнюю сплетню Кандалаевой?

— Нет, я еще от прошлой не отошел.

— Прошлая это цветочки. По ее словам, на той неделе, мы — она, я, Арестович и Волошук — устроили чудную групповушку.

— Ничего себе.

— Я Нельенова предупредила, — заявляет Котя, не отрываясь от «игрушки», — если еще что-то подобное будет, то я ей выцарапаю глаза и вырву язык. Это уже не в первый раз. Она и про меня такое наплела!

— А что? Расскажешь, — усмехнулся Седой.

— Распускает слухи, будто я ее прижала в туалете и чуть ли не силой домогалась близости.

— Это не слухи, — говорю, — это сплетня. Слухи передают, а сплетни выдумывают, плетут… Только не пойму, на фига ей это нужно, я ж могу и нос сломать… Сплетников нужно уничтожать физически. Пушкину надо было вызывать на дуэль сплетников, а не их жертв.

Седой фыркнул:

— Самоутверждается за наш счет. Мне, например, она как-то говорила, что Нельенов в позапрошлом году просил ее выйти за него замуж. На коленях в снегу стоял. Простудился потом. А про Бурого пустила слух, что он торгует костюмами.

— А Дуче ее защищает, — говорю я, — выгораживает… Она, дескать, дурочка, она не со зла.

— Нельенов и сам — тот еще сплетник.

— Нет, Женя, — возражает Котя. — Нельенов хитрее. Он все гда ложь мешает с правдой. Он плетет так, что уже не распутаешь и концов не найдешь.

— Подобное, — говорю, — тянется к подобному.

— Я заметила, что он изо всех сил пытается для чего-то всех нас между собой перессорить. Если ты ему или при нем говоришь о ком-то нечто нелицеприятное, будь уверен, он передаст. Да еще от себя приврет. А если не говоришь, он придумает, что ты говорил, и передаст. И конечно же, под грифом «совершенно секретно».

Седой утвердительно кивает:

— Устаревший, но для мелких тиранов все еще действенный метод — разделяй и властвуй.

— Ладно, — говорю, — пусть резвятся. Пошли за кулисы, скоро наша сцена.

Ей двадцать пять лет. Умная, добрая… Она красивая, хотя и не принадлежит к тому типу женщин, на которых я как мужчина обращаю внимание.

Если меня спросят, какого цвета у нее глаза, то я не задумываясь отвечу — гранитные. И не смогу, даже подумав, объяснить свой ответ.

Одевается со вкусом. Но чересчур откровенно. У блузок и кофточек всегда слишком глубокий вырез, юбки самые короткие в любую погоду. А на платьях сзади разрез до самой… сути. И все вещи на пару размеров меньше, чем ей нужно. Они облегают ее тело настолько, что она вдохнуть боится.