Алексей Курилко - Земля вращается со скрипом

О женщинах, погубивших его, я слышал неоднократно. Он постоянно повторяется.

Перед съемкой Василий Иванович имеет привычку напоминать:

— Будет три команды — камера, начали, стоп. Пока я не скажу «стоп» — играть, не останавливаться.

После команды «стоп» он обычно сообщает:

— У меня было!

Как-то сидит Донбровский пьяный в стельку, шляпа съехала набок. Все готовы к съемке. Донбровский приподнимает голову, дает команду:

— Камера!

— Есть камера, — отвечает оператор.

Актеры замерли, ждут второй команды. Голова Донбровского медленно клонится вниз, падает на грудь… Камера работает. Тишина. Проходит минута.

Василий Иванович начинает храпеть и тут же резко, от звука собственного храпа, просыпается:

— Стоп! — Поворачивается к оператору. — У меня было.

— И у меня было, — отвечает обалдевший оператор. — Хотя такого еще не было. В моей практике.

Донбровский поправляет шляпу и фокусирует свой помутневший взгляд на актерах.

— Хотите актерский дубль? — спрашивает. — Хорошо бы, — отвечают те.

— Я не против. Хотя не думаю, что вы сыграете лучше. Итак, будет три команды — камера, начали, стоп.

Ходят легенды, что однажды он отключился после команды «начали». А у актеров текста было всего-то по фразе: «Как думаешь, остановим эту армаду?» — «Остановим, пан полковник. Бог поможет».

Актеры сыграли. Но команды «стоп» не последовало.

Исполнитель роли полковника решил на всякий случай продублировать свой вопрос:

— Точно остановим? — уточнил он.

Партнер подтвердил свое твердое убеждение:

— Точно, пан полковник. Бог поможет.

Съемку никто не решался прервать.

— А если не поможет? — выдавил из себя полковник.

— Поможет, — настаивал партнер.

Тянулись минуты. Донбровский молчал. Актеры были вынуждены продолжать импровизировать.

— А что… большая армада? — спросил полковник.

— Большая.

— Так как же мы ее остановим?

— Бог поможет.

— М-да… А ты что — веришь в Бога? — Так точно.

— Это хорошо.

— Вы думаете?

— Конечно. А давно ты веришь?

— Шестой год.

Диалог уверенно входил в фазу бреда.

— Давай помолимся, — предложил полковник.

— Я уже молился.

— Да? Что ты просил?

— Просил остановить армаду.

Полковник выдержал мхатовскую паузу, скрипнул зубами и вернулся к тому, с чего начинал:

— Ну и как ты думаешь, остановим теперь эту армаду? Партнер сдул с кончика носа каплю пота и ответил:

— Остановим, пан полковник. Бог поможет. Смешно. Но если вдуматься — смешного мало. Зачем? Почему?

Хочется спросить:

— Василий Иванович, ведь вы еще не старый человек, вы еще можете наладить судьбу свою. Очевидно, жизнь нещадно била вас. Для чего же вы добиваете себя?

Но, во-первых, я не имею морального права задавать такие нотационные вопросы. А во-вторых, я знаю, что алкоголизму всегда есть причина. Частенько она уже давно забыта самим алкоголиком, но она есть. Точнее, была.

Когда снимали в Одессе, то в гостинице я занимал соседний от Донбровского номер. Каждое утро я просыпался от требовательного стука в стену. Мне не нужно было смотреть на часы. Я знал — ровно семь утра.

Я одевался и шел к нему в номер. Дрожащей рукой он протягивал мне горсть мелочи:

— Коньяк, — хрипел он, — корону за коньяк!

Я не укорял его ни словом, ни взором. Ибо мне известно, человек не прекратит пить, пока сам того не пожелает.

Нравоучения я оставляю для тех, кто получает от этого удовольствие.

Пусть я буду бездушным чудовищем, но я скорее толкну падшего, чем стану его стыдить.

Выпив, он находил в себе силы умыться, причесаться, надеть шляпу и, слегка помолодевший, закуривал:

— «Старик, — цитировал он, улыбаясь, — я слышал много раз, что ты меня от смерти спас»… Эх, Ленька! Верь — не верь, но я буду делать «Пиковую даму»! «Пиковую даму» я им не отдам! Тройка, семерка, туз.

— Помню, — говорил я, — читали. — И отправлялся досыпать.

…Уж полночь на часах, а Германа все нет…

До спектакля полтора часа. Сижу читаю. Подходит обкуренный Рома. Из новичков. Мнется около, ждет, когда я обращу на него свое внимание.

Я неохотно поднимаю голову:

— Чего тебе?

— Привет, — протягивает свою лапищу.

Он очень крепко сжимает мою руку. Сразу ясно, что он из тех, для кого чужая рука — эспандер.

— Что читаешь?

— Перечитываю. Цвейг «Звездные часы человечества».

— Ну и как? Интересно?

С чего бы это я перечитывал, если б мне не было интересно?

— Терпимо, — говорю.

Он присаживается рядом.

— Я сейчас твою книгу читаю.

Ну конечно. Как иначе вывести меня на разговор. Но я ему подыгрывать не стану.

— Завидую.

— Мне нравится твоя проза, — говорит он. — Ты пишешь в стиле Довлатова и Буковски.

— По-твоему, Довлатов и Буковски похожи?

— Ты не согласен?

— Довлатов глубже. У Буковского все грубее и проще.

— Говорят, Довлатов был сплетником. Искоса зыркнув на Рому, я криво усмехаюсь: — А сам-то ты кто после этого?

Он благодушно смеется и осторожно похлопывает меня по плечу.

Не люблю, когда ко мне прикасаются малознакомые люди.

— Тебе чего надо?

Изумленный, он смотрит на меня, взметнув серые бровки до образования глубоких морщин на угловатом лбу.

— То есть как? Поболтать.

— О чем?

— Да так, просто.

— Просто — даже папа маму не целует, — роняю я автоматически.

Я уже думаю о чем-то своем.

Не люблю болтунов. Тех, кто трещит без умолку. Ни о чем. О чем попало. Они лишь заполняют и время и саму атмосферу первым подвернувшимся словом. Они не напрягают при этом свой мозг, они напрягают только слушателей.

Меня не назовешь молчуном. Я люблю поболтать. Даже люблю поболтать ни о чем. Но в беседах я гурман. Мне необходимо, чтобы происходил особенный отбор слов и интонации, чтобы удовольствие получали и я, и мой собеседник, и слушатели, коль таковые присутствуют. Это больше, чем беседа. Это нефиксируемое создание устного произведения искусства в момент его исполнения.

И собеседник не может быть кем попало. С кем попало и жрешь, что попало.

Впрочем, Рома вроде парень нормальный и неглупый. Так какого черта я с ним так себя веду? А потом удивляюсь, что у меня нет друзей.

Хотя друзей нет по другой причине.

— Я тебе не нравлюсь? — спрашивает растерянно Рома.

— А ты мне и не должен нравиться.

— Не думал, что ты такой, — обиженно замечает он.

— Какой — такой?

Вот тоже проблема! Они насмотрятся наших спектаклей и судят о нас по нашим ролям. Полагают, что все мы интересные, умные, веселые и любим весь белый свет. А ведь это не так. Половина из нас любит только себя, а другая половина даже себя не любит.

На смену Роме приходит вялый из-за похмелья Танелюк.