Алексей Курилко - Земля вращается со скрипом

Так что же мне сложно, что ли, прогнуться перед таким человеком?

— У меня есть предложение!

— Компромиссное?

— Естественно. Значит так, никто никого не выгоняет и все остается как прежде. Даже лучше. Потому что после падения я обычно прилагаю двойные усилия.

— По-твоему, это компромисс?

— По-моему, это больше, чем компромисс, это компромиссна Николай Анатольевич, давайте будем откровенны. Карманцева очень много делает для нашего театра в финансовом смысле. А я в творческом. Представьте, что мы завод. Вы директор, я мастер. В тот день наш завод выпустил некачественную бракованную продукцию. По моей вине. Но увольнять из-за этого меня, мастера, на котором держится все производство вашего завода, — глупо.

— А почему ты допустил выход бракованной продукции? — криво улыбнулся Анатольевич.

— Потому что я тоже завод. Случилась авария. Дуче обиженно выпятил губы и отвернулся к окну.

— Не понимаю, — глухо проговорил он после паузы, — за что у тебя ко мне такое отношение. Я не заслужил твоего неуважения.

У меня сжалось сердце.

— Николай Анатольевич! Я уважаю вас, честно.

— Ты позволяешь себе шутить надо мной при новичках!

— Но я же не за глаза. И не со зла, клянусь! «Я в чудаках иному чуду, раз посмеюсь, потом забуду…»

— Я знаю. Но ты подрываешь мой авторитет.

— Анатолич, вы всегда верили в меня. Когда я пять лет на зад вновь начал употреблять, никто не понял меня, все отвернулись… Вы единственный, кто поверил, что я справлюсь. Я потерял семью. Я ушел на два месяца. И зализав раны, вернулся. Жалкий, нищий, забытый и презираемый всеми… Вы приняли меня, как отец принимает сына, и окунули с головой в работу. Это именно то, что мне нужно: побольше работы. Когда много работаешь, то ни о чем уже не думаешь.

Я понимаю, что подвел вас. Но это не из-за дурного отношения к вам. Ведь этим я себя наказываю. Вам нужно публичное бичевание? Давайте скажем, что вы отныне станете бить рублем. Многих это порадует и успокоит.

— Ну хорошо! — Дуче откинулся на спинку кресла. — Я не буду, как говорит Волошук, рубать шашкой. Но предупреждаю, незаменимых у нас нет. Трудно, но можно. Людей хватает. Каждый по рольке возьмет — справимся. Сам понимаешь, на твои роли желающих много.

Когда мы допили вторую и направились ко входу в метрополитен, то выяснилось, что уже довольно поздно — час двадцать пять.

Тогда мы берем по бутылочке пива и решаем идти пешком. Но куда? Мне на левый берег, а ему в Вышгород.

— Идем пока в центр, — говорит Седой.

— Правильно, — говорю. — А там словим тачку.

В чем логика — хрен поймешь. Почему нельзя словить машину прямо здесь? Но Танелюка беспокоит другое:

— Так ведь денег больше нет.

— Была бы цель, — говорю, — а средства будут. Однако Седой хоть и пьяный, но волнуется:

— Э-э, только ничего противозаконного!

— Не тревожься. Вот уже лет шесть, как я не нарушаю ни каких законов, кроме сухого.

Слегка пошатываясь, мы бредем против ветра, изредка замедляя шаг, чтобы приложиться к горлышку бутылки и сделать пару глотков холодного пивка.

Снова стал накрапывать дождь.

— Ну и погодка, — ворчит Танелюк. — А в прогнозе врали, никаких осадков.

— Правда?

— Говорили только «повышенная влажность». -Та, эка важность — влажность.

— Точно.

По дороге нам попадается скамейка под густыми кронами деревьев. Мы присаживаемся.

— Так, может, тебе сегодня не ехать к Джульке?

— Не могу. Я обещал. Мы вынуждены помириться.

— Вынуждены? Изумительно. Мы допиваем пиво и закуриваем.

— Что сейчас пишешь?

— Да так, пародию на американские детективы прошлого века.

— Вот опять хиханьки-хаханьки. Пародии-перепародии… Ты как писатель должен критиковать, осуждать и порицать современную действительность.

— Не вижу смысла.

Танелюк каким-то тупым и сползающим книзу взглядом смотрит на меня.

— Ты не желаешь быть порицателем? Я отрицательно качаю головой: — Желаю оставаться созерцателем… м-да…

— Тогда, — старательно выговаривает Седой каждое слово, — тогда я пошел отолью, а ты созиц… созерцай.

Он отходит в сторону, а я достаю телефон и звоню своей бывшей жене. Она не удивляется столь позднему звонку, хотя мы пять лет не виделись и почти год как не разговаривали.

Она задает дежурный вопрос о делах.

— Да хреново все! — отвечаю. — Марина дома пьет с кумой, товарищ спешит на примирение с полубезумной женой… Я один, все тонет в фарисействе…

— Чего звонишь?

— Ну, как тебе сказать… «Мне скучно, бес».

— Без чего?

— Забудь.

— Если тебе интересно, я вышла замуж.

— Мне интересно — зачем?

— Зачем я вышла замуж?

— Нет, зачем ты мне об этом рассказываешь.

— Чтобы знал.

— Я знаю. Но ты сама когда-то говорила, что я эгоист. Я интересуюсь исключительно собой. Хорошо. Как живешь?

— Превосходно. — Я меняю голос и допускаю легкий акцент:

— «Хороший дом, хорошая жена… Что еще нужно человеку, чтобы встретить старость?»

— Я слышала, вышла книга твоих рассказов.

— Да, я умею делать не только детей.

— Хорошие рассказы?

— Дурацкий вопрос. Не вижу никакого смысла писать плохие.

— Читала я одну твою вещицу в журнале. «Хулиганы», кажется.

— Ну и?

— Как обычно. Суховато. Я понимаю, конечно, лапидарный стиль, сжатость изложения, но все-таки сухо.

— Сойдет, — говорю. — У тебя что нового?

— Беременна.

— Опять? Оно тебе надо!

— А что?

— Зачем плодить нищету?

— А ты стал злым.

— Да, я совершенствуюсь.

— Прекрати.

— Как дети?

— Здоровы.

— Ты получила деньги, я выслал в субботу.

— Спасибо.

Возвращается Седой. Усаживается рядом.

— Ладно, — говорю я в трубку, — извини, что побеспокоил. Спокойной ночи.

Зачем, спрашивается, звонил? Чего хотел?

— Мартини будешь? — неожиданно спрашивает Седой и вынимает из внутреннего кармана своей «какашечной» куртки бутылку.

— Любопытно.

— Джульке нес.

— Сейчас расплачусь.

— Бахнем и почапаем к тебе.

— Безусловно.

Мы снова принимаемся пить, курить и беседовать. Но все это мы делаем теперь медленно и неловко. Расхлябанно.

— Тебе какие бабы больше… импонируют? — ни с того ни с сего интересуется он.

— Разные.

— Но ведь должно быть нечто общее…

— Да, наверное… должно… Но ничего подобного…

— А вообще?

— Не знаю… Не думал.

— Как можно не думать о бабах?

— Ну не о том, что их объединяет.

— Устал я от баб…

— Отдыхай.

— «Сейчас бы супчику, да с потрошками!»

— Я ценю женщин порядочных.

— Таких почти нет.

— Тем они ценнее.

Мы уже бесповоротно пьяны. Пьяны настолько, что Танелюк умудряется прикурить сигарету со стороны фильтра и заметить это, лишь выкурив ее до половины. Он начинает пить и сидя пританцовывать: — По улице Марата-а, мы шли толпой лохматой…