Алексей Курилко - Земля вращается со скрипом

Я же пытаюсь втолковать ему какую-то ободранную временем истину.

— Лучше плохо жить, чем хорошо существовать.

— Не-ет, — протяжно возражает он. — Раз счастье невозможно, хочу покоя. Элементарно.

— Не рано ли?

Танелюк наклоняется ко мне и шепчет:

— А ты когда-нибудь по улице Марата… шел толпой лохматой?

— Нет.

— А я шел. И не единожды.

— Не единожды… То есть многажды.

— Чего?

— Идем, — говорю, — домой. Внезапно Седой принимается плакать:

— У меня нет дома.

— Утри слезы, старик. Нам пора.

— Нам пора, — всхлипывает он.

Потом мы, качаясь, словно на палубе во время шторма, плетемся в предутренний час по безлюдным и дремлющим улицам.

Ночь на исходе. Темнота вокруг бледнеет.

Танелюк говорит сам с собой. Что-то о том, что он им еще всем покажет. Звезды на небе тускнеют и гаснут. Близится утро… Начало нового дня…

Два года наркоманской жизни, когда практически постоянно одной ногой находился по ту сторону жизни, привели к тому, что теперь само лишь осознание того, что я живу, живу здоровой полноценной жизнью, занимаясь любимым делом, — умиротворяет меня. Любые трудности, проблемы, а порой даже беды, не могут меня огорчить.

Да, меня не радуют мои победы и достижения, ибо знаю им истинную цену, но ничто не в силах меня расстроить. У меня почти всегда ровное настроение. Я очень доволен тем, что живу.

У меня, конечно, случаются временные трудности. А иногда и того хуже. Ведь когда временные трудности не проходят, наступают трудные времена. Но и тогда я не расстраиваюсь, не горюю, не страдаю… Кстати, страдание это болезнь. Я убежден. Страдание — болезнь. И болезнь заразная. Желательно избегать тех, кто постоянно страдает…

Я никогда не страдал. Душевно. Не страдал. Мне не везло — было, мне причиняли боль, меня обманывали, предавали и били… Но я не страдал. Я закалялся.

Я заметил, что препятствия возбуждают в сильных людях желание его (это препятствие) преодолеть.

Нынче в моей жизни препятствий не ахти сколько. Потому что я никуда не иду. Ни к чему не стремлюсь. Ведь препятствия возникают на нашем пути. В дороге. В движении.

Возможно, цель оправдывает средства. Если я чего-то по-настоящему очень сильно хочу, я могу пойти на многое. Проблема в том, что я ничего по-настоящему сильно не хочу. Нет, не так. Я не хочу ничего настолько сильно, чтобы быть неразборчивым в средствах.

Но так нельзя. Не могу я жить без цели. Я хочу быть счастливым. А счастье… Счастье это всегда иметь перед собою цель и получать удовольствие от процесса ее достижения.

А умный дядька — Фридрих Ницше — писал, что в мирное время воинственный человек нападает на самого себя…

Я полжизни губил себя и спасал. Тонул и выбирался. Погибал и пытался выжить.

Теперь вроде как с этим покончено. Хотя кто знает…

Я пил шесть дней. Вернее, шесть суток: я беспробудно пил и днем и ночью. Я ничего не ел, мало и плохо спал. Ничего удивительного, сон алкоголика тревожен и короток.

На пятый день Котова мне напомнила, что послезавтра у меня спектакль. Стал постепенно уменьшать дозу спиртного. На шестые сутки я принял всего лишь четыреста грамм водки — четыре раза по сто — и две бутылки светлого пива.

Есть не хотелось. Само упоминание о какой-либо еде уже вызывало рвоту.

В день спектакля я ничего не пил. Каждую минуту я вел внутреннюю борьбу с самим собой.

«А может, выпить немножко? — спрашивал я себя. — Буквально пятьдесят капель, а то совсем тяжко».

И тут же себе отвечал: «Потерпи, Курилочка. Потерпи, волчонок. Нельзя. Необходимо перемучиться. Хорошо?»

«Хорошо».

Проходила минута, и опять я взывал к своему рассудку:

«Ну пожалуйста. Всего-то полтишок. Хоть чуть-чуть поправить здоровье. Я же не смогу в таком разбитом состоянии работать».

«Сможешь, родной. Ты сильный. У тебя получится. Такое уже случалось. И ты справлялся. Ничего. Ничего. Прорвемся…»

Еще одна минута, и вновь по кругу.

«Нет, все! Не могу! Я подыхаю».

«Не начинай».

«Да пошел ты на хрен! Кто ты такой?»

«Заткнись, сука!»

«Я заткнусь. Заткнусь и пойду куплю себе… пива. Одну маленькую бутылочку пива. Ну прошу тебя, дружище».

Я ходил по квартире, метался из угла в угол, туда-сюда. Ходил и душил в себе стоны.

Малой находился у Котиной мамы. Сама Котя меня не трогала. Занималась своими делами, храня тяжелое молчание. За последние дни я ее порядком достал. Она меня тихо ненавидела.

К трем часам я нашагал уже, наверное, тысячу километров и все еще был жив. Я продолжал жить, но и борьба продолжалась.

«Послушай, дружище. Ты же знаешь, что прекращать так резко опасно. У меня может начаться белая горячка».

«Не выдумывай. Не так уж долго ты бухал. Успокойся. Доверься мне. Я полностью контролирую ситуацию. Ты обязан прийти в студию абсолютно сухим. При этом чтобы ни одна падла не заметила, что тебе хреново. Ты понял?»

«Я понял, начальник».

Короче, я многократный чемпион в редком виде спорта: невольная борьба с самим собою.

Ерунда… Кажется, я слегка драматизирую… Правда?

Я отыграл. И был на высоте. Я лишь дважды отлучался в туалет — порыгать и умыться холодной водой.

Меня манил буфет, где Света без разговоров плеснула бы мне сто грамм. Плеснула бы в кофейную чашечку — для конспирации. Но я не шел в буфет. Нельзя. Терпеть.

Прожектора светили нещадно. Пот тек градом. Костюм был мокрый.

Поклоны. Все прошло гладко. Публика счастлива. Дуче доволен.

Я отдал свои цветы Коте. И спустился в буфет. «И вот за подвиги — награда».

— Бокал пива, Светуля.

Этого хватит. И домой! Спать! Завтра снова спектакль. Дома я сказал Марине, улыбнувшись:

— Я снова в строю, Котя. Здравствуй.

В комедийном сериале «Леся плюс Рома» я переиграл целую кучу разных персонажей — от интеллигента до бомжа.

В остальных сериалах мне обычно предлагают играть рольки мелких бандитов, жуликов и сутенеров. Что-то, видимо, есть криминальное в моей штрафной физиономии. Тут не только сломанный нос и тонкий, едва заметный шрам на левом веке. Наверное, что-то хитрое, паскудное во взгляде цыганских глаз.

Я смотрю на свое отражение в зеркале. Брюнет. Волосы зачесаны назад. Густые черные брови. Большие темно-карие глаза.

Не красавец объективно. Но симпатичный. Впрочем, мы склонны не замечать маленькие недостатки своей внешности. Каждый из нас привык к своему лицу и телу.

Полинина мама обо мне сказала:

— На первый взгляд, парень он неказистый. Да и на второй — тоже. Но стоит ему открыть рот — слушаешь и понимаешь, в этого подонка нельзя не влюбиться.

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

Подонок? И пусть это было сказано в позитивном смысле, но суть предельно ясна.