Алексей Курилко - Земля вращается со скрипом

Кто-то из мужчин выкрикнул из зала:

— Читай весь роман до конца!

На четвертой странице Светлана сняла блузку. Теперь она стояла в юбке и бюстгальтере. Неизвестно, чем бы дело закончилось, если бы на сцену не выскочил разгневанный Амиран и не увел полуголую вдову за кулисы.

Последней на сцену вышла Ирина Сабко. Подошла к микрофону, представилась:

— Ирина Сабко. Публика зааплодировала.

— Из цикла: «Арифметическая поэзия». Далее она продекламировала:

Я наклонился к Соне:

— Что за хрень?

— За цифрами, — прошептала Соня, — скрыты слова. Три это «ты», два это «я», восемь — «знаю». Понял?

Я, ошарашенный, кивнул. Ирина продолжала читать.

— Одного не пойму, зачем это нужно?

— Тебе не нравится? — спросила Соня.

— Еще не восемь, — ответил я. — Что?

— Я говорю: еще не знаю. Скорее нет, чем да. Когда мы возвращались домой, я сказал Соне:

— Знаешь, Одри. Я тоже поэт.

— Не свисти.

— Божусь! Могу прочесть свое. Из цикла «Геометрическая поэзия».

И я прочел:

Инесса Михайловна попросила меня дать ей почитать мои рассказы. Я принес. Когда она прочла, мы встретились. Она сдержанно похвалила. А затем произошел следующий разговор:

— В осноном, — сказала она, — ты пишешь о себе. Это нескромно.

— Один американский классик утверждал: писать следует о том, что знаешь и любишь.

— Твоя проза проста, почти примитивна.

— А зачем усложнять?

— Она забавна, — настаивала Зомберг, — но проста. С этим вечность не покоришь.

— Ну да бог с ней. Лишь бы сейчас читали.

— Лукавишь. Ты мечтаешь и о прижизненной славе, и о посмертной.

— Когда умру, мне будет все равно.

— Поэтому мечтаешь, пока живой.

— Но что-то, вы говорите, понравились?

— Понравилось, — подтвердила она. — Но ты пишешь поверхностно. Тебя спасает воображение читателя.

— Ну и славно.

Зомберг, по большому счету, права. Я и сам давно заметил, что пишу так, как в молодости читал классические романы: совсем пропускаю описания природы и едва скольжу по описанию места действия и действующих лиц. Также меня мало интересуют малосущественные детали. Важны только человеческие взаимоотношения.

После этого разговора, Зомберг стала называть меня «наш карманный Довлатов».

Я спросил ее:

— А почему — карманный?

— Потому что ты — меньше.

Особенно этому прозвищу радовался Чичиков. Все подхихикивал да повторял:

— Карманный Довлатов.

— Слушай, — предложил я, — если тебя так это радует, то называй меня «дешевый карманный Довлатов».

— Почему — дешевый?

— Потому что проще. Могу и в бубен дать.

Чичиков пресек свое веселье и обиженно пробурчал:

— Думал, ты понимаешь юмор.

— Юмор — да.

Вообще-то я за то, чтобы люди носили прозвища. Имена-то даются заранее, до того как сформировалась личность, и часто не соответствуют человеку.

Возвращаюсь вчера вечером домой и застаю на кухне плачущую Соню, а вокруг нее суетящихся Седого и Полковника.

— Что случилось? — спрашиваю. Ответил Седой:

— Ее отец заговорил.

— Так это же хорошо… Нет?

На этот раз ответил Полковник:

— Он просил Одри принести ему яд. Всхлипывая, Соня сказала:

— Я не знаю, что делать. Я всегда его слушалась. Но я же не могу его отравить.

— Конечно, нет, — воскликнул Танилюк.

— Но с другой стороны, — возразил Полковник, — я его понимаю.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я.

— Будь я в ситуации ее отца, я бы тоже выбрал этот путь. После этих слов, как в кино, заиграла музыка. Я схватился за телефон и ушел в комнату.

— Алло.

— Здравствуйте, Леонид. Меня зовут Татьяна. Я секретарь оргкомитета «Новой премии».

— Очень приятно.

— А мне приятно вам сообщить, что вы вошли в тройку лидеров в номинации «Малая проза». -О!..

— Да. Мы хотим вас пригласить на церемонию награждения. Она будет происходить в Москве шестнадцатого апреля. Вы сможете приехать?

— Конечно.

— Мы закажем на ваше имя номер в Президент-отеле. На три дня. Проезд и проживание будут нами оплачены.

— Спасибо.

— Запишите на всякий случай мой номер. И я вам сейчас вышлю на электронный адрес всю нужную информацию.

— Супер.

После звонка я какое-то время не мог прийти в себя. Сидел и смотрел на телефон, словно это он был причиной моего успеха.

Итак, я в двух шагах от победы. От меня уже ничего не зависит. Осталось просто ждать.

Я набрал номер Лирчука.

— Здорово, Саня.

— Привет.

Голос его мне показался мрачным.

— Хочу предупредить, мне нужно будет уехать на несколько дней. Может, подыскать себе замену?

— Не надо. Ничего не надо. Меня сегодня уволили.

— Да ты что?

— Я сегодня оговорился. Вместо слов: «Цепной кобель мечтает о будке и миске», сказал…

— Понятно. Ну и что? Оговорки у всех случаются.

— Значит, это стало лишь поводом.

— Сильно расстроился?

— Ну а ты как думаешь? Столько лет отдал этому радио. — Ты не отдавал, ты продавал.

— В смысле?

— Тебе же платили, правильно?..

— Чувак, меня десятки раз звали на другие радиостанции, но я оставался верен…

— Верность, — говорю, — собачье достоинство.

— Да пошел ты!..

И связь оборвалась. Вероятно, Лирчук бросил трубку. Его можно понять. Я его понимаю…

Я вернулся на кухню. Атмосфера там поменялась радикально. Полковник и Седой о чем-то яростно спорили, а Одри, наблюдая за ними, умиленно улыбалась.

— У каждого человека, — говорил Полковник, — есть право жить, а значит, при желании, он может и отказаться от этого права.

— Мы — христиане, — бил себя в грудь Танилюк. — Мы — православные!

— Ну и что? — спросил Полковник.

— Наша религия порицает самоубийц.

— Ну если я соглашусь, — сказала Соня, — то грех будет на мне. Формально, папа не будет считаться самоубийцей.

Седой презрительно скривился:

— Ты думаешь, на том свете нас будут ждать формалисты. Они будут зрить в корень. Она повернулась ко мне:

— А ты что скажешь?

Я принялся размышлять вслух:

— Ну это очень сложный вопрос… Хотя бы потому, что дело касается не моей жизни, а жизни другого человека. Тут нельзя руководствоваться лишь логикой и собственными убеждениями.

Я помолчал, подыскивая слова, и продолжил:

— Тут смотря как к этому относиться. Вот раньше жили народы, у которых было принято оставлять стариков в одиночестве, на явную смерть. Те умирали добровольно, не желая быть молодым обузой. Вспомните рассказ Джека Лондона «Долина предков». Там та же история. Она ведь не придумана. Но это было в старину. Хотя еще совсем недавно — я читал — в горных деревнях Японии старики и старухи требовали, чтобы их отводили в горы умирать голодной смертью. Там даже есть гора, называется Обасутэяна, в переводе — «гора, где оставляют бабушек». Сами понимаете, совсем другая культура. Правда, твой батя не так уж стар. Более того, он заговорил, значит, он выздоравливает, ему надо бороться. Но если он не хочет, это, возможно, его право. Помните, что сказал Френсис Бекон по этому поводу?