Алексей Курилко - Земля вращается со скрипом

— Чехов и тот признавался: «Медицина — моя жена, а литература — любовница».

— А не наоборот?

— Да не важно! — Шишкин взмахнул рукой, как дирижер за мгновение до вступления оркестра. — Вы сейчас на коне! Вы лауреаты! На руках дипломы, вокруг видеокамеры, в душе соловьиная трель… Но завтра! От силы послезавтра о вас уже никто не вспомнит! И придется начинать все сначала.

— Ну почему? — улыбнулся Иванов. — У меня сейчас десять тысяч. А на следующий год я, может, снова получу первую премию.

— Не получишь, — отрезал Шишкин. — Я уже знаю, кто получит ее на следующий год.

— Кто? — спросил Иванов.

Да и я — чего скрывать — затаил дыхание.

— Мой брат, — ответил Шишкин и громко так расхохотался. — Он шедевральный роман написал. Это вам не «Венерин волос». Эта штучка будет посильнее Фауста.

Тут Иванов принялся восхвалять этот самый «Венерин волос», и мне стало скучно. Я ведь не читал. Ну что я могу поделать.

Состоялся у меня разговор и с моим основным соперником Алишером Новиязовым. Хвалил мою повесть. И хотя я не больно-то сильно (сам удивляюсь) расстроился из-за того, что занял третье место (даже не второе, его почему-то вообще не присуждали), — успокаивал.

— Ты не горюй, брат, — говорил он. — Ты еще молодой. У тебя еще будет столько этих премий.

Он был слегка подшофе. Приглашал выпить и меня, но я отказался, сказал, что в завязке.

— А я, — сообщил он, — в полной развязке. Я в крутом пике.

— Бывает.

— Я должен был получить первую премию, — сказал он. — Жена, провожая, грозила: «Только попробуй не выиграть десять тысяч бакинских — лучше не возвращайся».

А надо тебе заметить, десять тысяч для Киргизии — деньги немалые. Я-то киргиз наполовину, мать у меня русская. А жена полная киргизка. И полная моя противоположность. Работает дикторшей на телевидении. Миниатюрная, глаза узкие, лицо, как блин. Я называю ее: «моя Йоко Оно». Пойдем, выпьем?

Я снова отказался. Он уговаривал, а я упирался. Наконец сошлись на том, что он будет пить сам, а я буду его морально поддерживать, сидя напротив.

Он пил и болтал. Я слушал.

Нас было трое — он, латышский поэт с русской фамилией Тимофеев и я.

— В своем письме, — говорил Алишер, — в литературе мы должны отталкиваться от корней, от своей земли.

Он с брезгливым презрением посмотрел на Тимофеева:

— От Латвии не оттолкнешься, она маленькая. — Перевел взгляд на меня. — Украина большая. Как Азия. Надо любить свои корни. Или ненавидеть. Вот я живу в Азии и ненавижу ее отсталость, дикость, рефлексию… Ненавижу, и эти ненависть и нетерпимость к ее недостаткам питают меня.

— Так переезжай в Москву, — сказал я. — Ненавидеть можно и на расстоянии.

— Нет, — от покачал головой, — это любить можно на расстоянии, а чтобы ненавидеть, надо ежедневно сталкиваться лицом к лицу.

— Согласен.

Потом он снова стал меня хвалить.

— Я читал твою повесть. Мне понравилось. На тринадцатой главе я так смеялся, что аж охрип. Божусь.

Он пил и хвалил. И с каждой рюмкой его похвала набирала силу. Сначала я был талантливым. На шестой рюмке он признался мне, что я гений. А выпив девятую, воскликнул:

— Ты — светоч русской словесности! Я понял, что пора закругляться.

На следующий день мы встретились на завтраке в ресторане. У него, естественно, было похмелье. Но Алишер держался молодцом и даже шутил.

Вновь затронули тему переезда.

— Я, — сказал он, — российский гражданин. Но жить хочу там, у себя.

— Почему? — спрашиваю.

— Там проститутки дешевле. Здесь они стоят пятьсот в среднем, а дома — пятьдесят.

— Да, это аргумент.

— Ты когда улетаешь?

— В двенадцать. Почти через два часа.

— Жаль. Еще бы общались.

Он заказал третий бокал пива. Глаза излучали грусть.

— Держись, брат, — сказал я ему.

— И ты.

Расстались мы тепло, довольные общением и знакомством.

Такси мчало меня в аэропорт. Из радиолы неслись звуки аргентинского танго.

Завибрировал телефон.

— Да.

Голос Одри:

— Когда ты будешь?

— Часам к пяти.

— В Киеве холодно и дождь. А в Москве?

— В Москве сухо и тепло. Потому что здесь я — светоч русской словесности.

Таксист с подозрением посмотрел на меня через зеркало заднего обзора.

Я улыбнулся навстречу его взгляду.

— Мы тебя ждем, — сказала Одри. — Я еду.

Приятно, когда тебя ждут.

Вечеринка в самом разгаре. Участвуют, вместе со мной, восемь человек: Одри, Седой, Прометей, Вдова, Чичиков и Полковник. Восьмой Михаил Николаевич. Он ушел от жены. Объяснил свой уход так:

— Сидя перед т-телевизором, по вечерам, Люська обожает жрать всякие хрустящие гадости: орехи, чипсы, с-сухарики и прочее… Этот к-кроличий хруст меня раздражает, и я скрываюсь на кухне или в т-туалете. Сижу там, читаю газету. Не стоит срываться на б-бедняжке по пустякам. Так говорю я себе. Надо быть т-терпимей. Т-терпеть уже не долго. Она уже не молода. Скоро у нее выпадут п-последние зубы, а на вставные я ей не дам. П-пусть переходит на кашку. Шамкать кашицу перед дурацким телевизором — и п-полезнее и тише.

— Все? — спрашиваю. — Все.

— Так ушли-то почему?

— Да задолбала! Я к ней терпимо отношусь, а она ни хрена не ценит. П-пристала вчера как банный лист: «Когда ты уж вынесешь елку?» А зачем вообще ее н-надо было б-брать? Так что я поживу у т-тебя пару дней.

— А где ж вы спать будете?

— Д-да хоть на кухне. Возьму у соседей раскладушку. У них есть, я знаю.

— Ну хорошо.

Меня поздравляли. Провозглашали в мою честь тосты. Каждый из гостей преподнес мне подарок. Одри подарила чернильную ручку, Вдова — ошейник от блох для Чехонте.

Полковник подарил компас и бинокль, Седой — плоскую двухсотграммовую фляжку.

Чичиков торжественно преподнес мне роскошный фолиант «Мертвых душ». Михаил Николаевич просто сказал, что я могу за май не платить. Понравился мне и подарок Прометея — его автобиография.

Много пили. Пели. Я упорно воздерживался и от первого, и от второго.

Я сижу на подоконнике, и, болтая ногами, наблюдаю за этими людьми. Мне и весело и грустно. Одновременно. Ну что, Ленька, говорю я себе, ты хотел одиночества? Ты этого добился.

Ко мне подходит Одри.

— Грустишь? — спрашивает она.

— Нисколько.

— Хотела тебе кое-что сказать.

— Говори.

— Я выхожу замуж.

Вероятно, я забавен в своем удивлении, Одри рассмеялась, глядя на меня в этот момент.

— За кого? — спрашиваю.

— Ты его не знаешь. Позавчера познакомились.

— То есть и ты его не знаешь.

— Перестань. Мы проболтали с ним шесть часов.

— Где вы с ним здыбались?

— Познакомились в «Музее партизанской славы».

— Чем он занимается?

— Пиратским видео.

— Чем же он тебя привлек?

— Он очень милый.