Валерий Айрапетян - Дядьки [сборник]

— Давай здороваться с ним, как иностранцы: нараспев, с улыбкой во весь рот, — сказал я жене.

Оказалось, что вид побитого жизнью иностранца, закованного в броню отчуждения, трогательно обжигал загрудки моей жены с первого брошенного на него взгляда.

— Давай, — согласилась она.

Мы поинтересовались у Стефана, откуда прибыл сей печальный субъект.

— Он восточный немец, — задумчиво ответил Стефан. — Странный он. Попросил меня поменять ему номер с видом на море на другой, выходящий на шумную задымленную улицу. Первый раз меня просят о таком…

Каждое утро, застав его в момент поедания омлета с ветчиной (другого на завтрак он не ел), я подходил к нему и, лыбясь во всю ширь, напевал: «Хеллоооуууу». Растроганный таким вниманием, немец привставал, глаза его тут же застилала слезная пелена, голова сотрясалась приветственной дрожью, рот бормотал нечто нежно-невразумительное.

На третий день регулярных приветствий мне стало казаться, что уж как-то часто мы с немцем оказываемся вместе. Я встречал его в лифте, за соседним столом в ресторане гостиницы, в магазине сувениров и алкогольном супермаркете. И каждый раз напевал ему радушное «Хеллоу», а он в ответ готов был разрыдаться.

Однажды он слегка наклонился ко мне и, едва не разрываясь от конспирации, спросил по-немецки:

— Warst du im Aquarium?

В ответ я пожал плечами и вышел из лифта.

Армян всегда можно узнать по грустным глазам. У евреев глаза тоже грустные, но сильно приподнятые брови делают их вид еще и настороженным.

Араик прибыл на Крит через день после нас, с женой и двумя детьми: годовалым Тиграном и трехлетней Мери. То, что он армянин, я понял сразу. Мы быстро сошлись, долго говорили об Армении, о языке, обычаях, о том, как современная культура подъедает все национальные устои народов, словно тля — стебель, дабы привести человека под общий знаменатель среднестатистического потребителя с устойчивой мотивацией к потреблению.

Вот уже пятнадцать лет как он жил в Германии, выучил язык, получил гражданство и к фамилии Хачатурян добавил фамилию Пфафенгут. Араик Хачатурян-Пфафенгут — немецкое приложение сильно облегчало общение с представителями бюрократического аппарата.

Мы вместе ходили на пляж Star Beach, сообща гуляли по оливковой роще, выпивали в баре после ужина.

— Араик, что означает «Warst du im Aquarium?» — спросил я, отхлебывая пива.

— Это значит «Был ли ты в Аквариуме?» — вдруг он встрепенулся. — Слушай, а к тебе тоже подходил Титмо?

— Какой еще Титмо?

— Ну, этот восточный немец, похожий на замерзшего воробья.

— Да, черт возьми! Вот это да! Араик, что он еще сказал тебе? Интересный тип. Мы с женой здороваемся с ним каждый день, больно вид у него печальный…

— Ну, — начал Араик, — он рассказал, что не женат, что приехал один, что каждый день ходит в Аквариум вместо моря, вот и меня звал в Аквариум, показывал даже абонемент на пятнадцать посещений…

— Подожди, подожди, — перебил я, — ты хочешь сказать, что он ни разу не спустился к морю?

— Вроде так… Я спросил у него, чего он такой бледно-розовый, почему не загорает на пляже? И мне показалось, что при слове пляж его передернуло. Шальной он какой-то, даже для восточного немца шальной, — заключил Араик.

Каждый день, встречая меня где-нибудь, Титмо спрашивал, был ли я в Аквариуме. В подтверждение того, что сам он не забыл посетить столь важное для отдыха место, немец протягивал абонемент с указанными в столбец датами посещения. Когда вечером я встретил его в баре, бармен, кисля лицо, возвращал ему абонемент.

— Im Aquarium schwimmen große Fische! — восторженно заявил он мне с искрящимися глазами, как у камикадзе за секунду до смерти.

«В аквариуме плавают большие рыбы», — перевел подошедший к стойке бара Араик.

Вход был просторный: не толкая друг друга, в проем двери могли одновременно войти полдюжины посетителей. Помещение Аквариума напоминало гигантскую шкатулку с арочной крышей, все пространство которой пронизывал ровный голубой свет. Вдоль стен по периметру стояли огромные стеклянные кубы, на две трети заполненные водой. В аквариумах рассекала воду и прочесывала дно разная морская живность. Морские ежи намертво вцепились в камни. Мурены и крабы, акулы и пираньи, угри и морские звезды — вся морская фауна была расфасована по аквариумам. Я шел вдоль этих посудин, разглядывая рыб. Один аквариум был заполнен лишь наполовину. Сколько я ни вглядывался внутрь, так и не смог разглядеть никого, кроме краба и семги, проплывавших вдоль стекла. Большой зеленоватый краб вяло полз по дну и шевелил клешнями; пузатая семга с грустной головой и розовой полосой вдоль рябого тела кружила над ним. Я подумал, что что-то тут не то, и обратился к русскоязычному гиду.

— Видите ли, — сказала мне гид, — дайверы случайно обнаружили норвежскую семгу в Средиземном море, что, согласитесь, невероятно; ко всему прочему, семга постоянно находилась рядом с крабом, будто охраняла его, что еще более удивительно, ведь у этих животных совершенно разный лимит движения и рацион. Поэтому научным советом Аквариума было решено поместить их в отдельный контейнер и наблюдать.

— Когда их выловили?

— Около года назад.

Гид отошла, а я остался стоять у аквариума и вглядываться в темную гущу воды. На меня находила тревога, я обернулся и вдруг обнаружил, что остался в огромном здании совершенно один. Согласно законам жанра ужас должен был явить себя в ближайшие секунды. Внезапно вода забурлила. «Началось», — подумал я.

Из глубины аквариума резким толчком выплыло нечто и повисло в зеленом теле воды. На меня смотрело существо, отдаленно напоминающее Титмо.

«Этого не может быть!» — прошептал я. Серозные худосочные конечности вытянулись в щупальца, в гибкие скользкие пруты, сплошь покрытые присосками. Глаза немца пучило, как у лобстера, прежде мелкие усики развевались в плавной невесомости, точно ивовые плети. В водной среде немец чувствовал себя куда вольготнее, нежели в воздушной. Титмо пристально вглядывался в меня, готового наложить со страху в спортивные шорты, приблизился вплотную к витрине аквариума и сказал: «Im Aquarium schwimmen große Fische», — после чего принялся хохотать, как сумасшедший, а семга с крабом зло зашипели с ним в унисон…

Зазвенел будильник, и я открыл глаза.

— Ну что, алкаш, — пошутила Катя, — думал, выпьешь четыре литра пива и встанешь в семь утра?

— А сейчас сколько?

— Десять. На завтрак ты уже опоздал, но мы с Лерой купили тебе фруктов и круассан. Что тебе снилось?

— А что?

— Да ничего, просто ты все про рыб каких-то спрашивал и приговаривал: «Не может быть, не может быть».

— Да так, фигня всякая, — промямлил, привставая, а сам подумал, что надо бы довести объемы вечерних возлияний до разумных пределов.