Леонид Жуков - Злая фортуна

Меня заинтересовала столетняя старуха Александра, высокая, костистая, удивительно крепкая. Под глазами у нее были свекольные круги, похожие на сопли индюка. Ходит в деревянных башмаках. Черты крупные, волосы сухие, как у странника, нос острый. На лице написана жажда прожить еще столько же. Она вынырнула из лопухов, облитых водяным бисером. Только что прошел дождь, в небе заиграла радуга. Все звенело и дышало мокрой зеленью. Согнутая пополам, она с совиной цепкостью сжимала клюку куриной лапой и, поднимая мокрый подол с прилипшими травами, карабкалась по камням.

Когда я спросил ее, была ли она в Москве, старуха ответила:

— Нет, утенок, никогда не была — боюсь по морю ехать!

В Феодосии, на холмах с разбросанными генуэзскими башнями, спаянными мощной стеной, на подъеме в гору затерялась маленькая слободка, населенная горсткой караимов, этих древних жителей крымского побережья. От бывшей когда-то цветущей нации, берущей начало от хазар, осталось всего несколько старух. Их дома прочны, все они принадлежали табачному магнату Стемболи. Старухи выползают из них, как ящерицы из камней. В этом гнезде прожил жизнь Айвазовский, не захотевший променять пенаты на Петербург и не пожелавший жить в столице, тут же и похороненный в городском саду.

Глухие стены заборов выложены из булыжника, заводят в такие лабиринты, что из них трудно выбраться. Немцы на мотоциклах немало хлебнули горя, блуждая в этих камнях. Черепичные крыши и белые камни улочек выжжены солнцем, на них ничего не растет, колодцы высохли, и только кусок моря, купоросом синеющий между крыш, растворяется к берегам Турции, манит к себе и дышит свежестью.

Теперь эти дома перенаселены хохлами, козаками и татарами, которые к тому же еще сдают жилье приезжим, и в них слышен такой разнообразный говор, который не раздавался при вавилонском столпотворении. Среди них караимы отживают век, как цари, и ненавидят оккупантов с малороссийской речью. В домах, как в кованых сундуках, хранятся несметные богатства: старинная посуда времен Митридата, пережившая множество эпох, турецкие ковры, оружие, украшенное драгоценными камнями, и монеты из благородного металла с изображением императоров.

Среди них живет бедная доверчивая женщина, смысл жизни которой состоит в поглощении невероятного количества папирос. Благодаря сосательным движениям ее хоботок изборожден круговыми морщинами, как у шимпанзе. У нее тупая переносица, как у львицы, и продолговатый череп с жидкими косичками, делающий ее похожей на Нефертити.

Нефертити родила девчонку и не воспитала ее. Девчонке двадцать лет, а она не умеет зажечь спичку. Все ее обязанности сводятся к одному: красить ногти и кричать на Нефертити. Потому что Нефертити не пускает ее в Москву, боится, что там убивают девушек. Но дочь портится со скоростью падения яблока и скоро сама будет убивать. Пока она ведет переговоры с подружками о золотых кольцах, румянах и париках, несмотря на то что природа наградила ее редкими волосами, компенсирующими все остальные недостатки, как у слепых с развитым слухом. Этим волосам завидуют дачницы, понаехавшие из столицы. Они сдают жилье дачницам и этим живут.

Однажды к ним в улей залетел чужак и встретил там друга детства, с которым вместе учились. Он задержался у них и не мог нарадоваться, глядя на желанного соратника. Этого товарища когда-то открыл художник Куприн, приехавший из Москвы, обнаружил у него талант к рисованию и помог устроиться в художественную школу. Теперь все это растворилось: нет покровителя, из караима не вышло никакого художника. Родившийся рабом никогда не станет господином. От бывшего жизнерадостного мальчика Феликса ничего не осталось. Он предстал перед другом Мишкой седым, беззубым и раздавленным жизнью. Но живость ума сохранилась прежняя, и Мишке было хорошо с ним.

Нефертити жила в одном доме с матерью Феликса и приходилась ему теткой. Феликс каждое лето приезжал к матери на побывку. Но вот срок кончился, Феликс уехал к себе домой в Херсон, где возглавлял парфюмерную фабричку, все доходы которой держались на ворвани, добавляемой в духи. Мишке сделалось невыносимо пусто без Феликса, тоска по нему изглодала его душу настолько, что он впал в депрессию.

Ему надоело одно и то же: ходить на море, задыхаться от жары и смотреть на безобразных коров, приехавших сюда за загаром. Он взял и лихо напился. Было так жарко, что он был близок к помешательству: по радио он услышал, что в Америке от жары люди кончают самоубийством. Коньяк попался крепкий, как огонь. Быстро выпив всю бутылку, Мишка одурел и занемог. Его понесло куда-то на гору. Он медленно поднимался по камням, устал и сел передохнуть на порог, высеченный из цельной глыбы, как вдруг перед ним выросла девочка-идиотка с перепонками между пальцев и неполным разрезом глаз, слипшихся от гноя. Этот уродец не отходил от дома и держался в пределах двора, как домашняя птица. Пьяный взял этого ребенка на руки и хотел погладить по голове, но девочка сползла с его колена и нахмурилась, не желая иметь с ним дела. На шее у нее висела толстая золотая цепь, как у варвара, витая, скифского происхождения…

Тут налетела жена пьяного, переживавшая за него, как бы он не поломал ноги, скатившись с горы, загнала его домой и велела вымыть руки.

Вечером сели играть в лото. Мишка к тому времени проспался и смутно припомнил эпизод с идиоткой, не дававший ему теперь покоя. Когда уселись за стол и Мишка запустил руку в мешок, чтобы вынуть бочонок, он спросил у дочери Нефертити:

— А что это за уродливый ребенок живет у вас на горе?

— А-а, это Таня, что ль? Откуда вы ее знаете?

— Я брал ее на руки, она очень дикая.

— А правда, она кажется маленькой? Как вы думаете, сколько ей лет?

— Да что-то она лет шести…

— Кто ее не знает, все сначала так думают. Ей тридцать лет!

— Вот те на! А чем она болеет?

Нефертити-младшая вытянула хоботок и сказала косноязычно:

— Она болеет шизофренией…

Нижневартовск — центр нефтяного разбоя. Сюда съезжаются, как на Клондайк, одни отребья. Со всех сторон тянутся в этот край авантюристы, чтоб сорвать куш покрупнее. Ничтожество человеческой природы проявляется здесь, как на выставке породистых собак.

Город грязный и мертвый, здесь не встретишь ни одного дерева. Собственно, весь край делится на старый Вартовск и новый, о котором идет речь. Старый представляет собой унылую сибирскую деревню и значительно больше нового, но старый больше примыкает к речному порту и не имеет отношения к нефти — новый же, хоть и зарождается, славен производственными сооружениями, предназначенными для нефтедобычи.