Леонид Жуков - Злая фортуна

К работе приступил сразу, без промедления. Не стесняясь соседей, он стал рубить налево и направо, нанося мощные удары по косяку и не жалея добротной двери, которая была во много раз лучше новой, пустой внутри. Напрягая силы, смотрел своим мутным глазом, как дьявол, и, казалось, замышлял недоброе. Временами отрывался от работы и заводил разговор о колдовстве, травах и чудесах. Рука его была крепкая и жилистая, с продолговатым бицепсом, рельефным, как у атланта, держащего на плечах навес у парадного подъезда старинного дома. Он неустрашимо работал топором и одним махом перерубал толстые гвозди. Из-под его ударов сыпались искры, он ругался и не велел подходить близко. Этот топор он носил на груди, как распятие, и не расставался с ним. На лице его таилась угроза и темная дума: с таким лучше не связывайся — убьет и глазом не моргнет.

После работы последовало угощение:

— Николай, прошу закусить.

Его посадили за стол и налили ему водки. Плотник запрел, опустил голову в щи и медленно ел. С лица его не сходила усмешка. Ожидалось, что он готовится к чему-то роковому. Хозяин с опаской поглядывал на него и потужил, зачем дал ему водки.

— Знаешь, как я одного негодяя проучил? — неожиданно сказал Николай. — Видел на мне плащ? Он тогда был еще новым, я его только что купил. Выхожу из своей квартиры, а тут сосед выводит собаку. Собака огромная, как теленок. Увидела меня и встала на задние лапы: положила передние мне на плечи и лезет в лицо. Весь плащ испачкала! Знаешь, как на светлом отпечатались ее следы? Обидно мне стало. «Что ж ты делаешь, сукин сын! — говорю хозяину. — Кто ж мне теперь будет чистить плащ?» — «Подумаешь, — огрызается инженер, — вот я натравлю на тебя пса, ты с ним не справишься…» — «Ну, гад, погоди! Я тебе устрою, ты больше не выведешь собаку!»

Так оно и вышло по-моему. Целых полгода собака не могла выйти из квартиры, инженер полгода просил у меня прощения. Собака скулит, пятится назад и не идет дальше порога…

— Что ж ты сделал? — не выдержал хозяин, заинтригованный любопытным рассказом.

— А вот догадайся!

— Где ж тут мне догадаться? Говори сразу!

— А ты подумай, не торопись…

— А какой породы собака?

— Не помню точно. Дог, не то сенбернар…

— И что ж, собака жива-здорова, ты ей ничего не сделал?

— Сделал…

— Так что ж ты сделал — говори, не мучай? — нетерпеливо пристал хозяин и подлил ему еще водки.

Плотник выпил, улыбнулся, довольный, и загадочно сказал:

— Намазал перила лестницы медвежьим салом.

Мужик Димка совсем неграмотный, много курит, много пьет. Глаза пестрые, волосом черный, Невероятно густы эти волосы, как водоросли. Спился совершенно, плачет. Голос низкий, сильный. Несмотря на то что много пьет, быстро трезвеет и опять пьет.

На дворе мороз, а мы сидим с ним у теплой печки и коротаем длинный вечер. Пьем водку и закусываем пельменями. Мне совсем нечего делать, дел у меня вечером нет никаких, я у него в качестве квартиранта. А он рад мне и старается услужить.

Говорим о чем попало, подливаем и стараемся угодить друг другу. Постепенно из нашего разговора Димка узнает, что я художник. Это подействовало на него чудесным образом: Димка расфантазировался и клянется, что тоже умеет рисовать.

— Дай мне только контур, а ретушь я сам сделаю…

— Молодец, — говорю я.

— Я тебе сейчас кой-что покажу, — суетится Димка, — хочешь посмотреть, как я выжигаю по дереву?

— Валяй.

Димка принес детский стульчик. Смотрю, на спинке стульчика выжжено нечто вроде дракона с разинутой озубленной пастью.

— Это белочка, — ласково сказал Димка.

Пришлось похвалить. Растаяв от похвалы, он любовно обнял меня за плечи и повел в спальню.

— Пойдем, я тебе покажу одну вещь.

Я подумал, что он хочет поделиться со мной и показать мне шкуру убитого медведя либо кубышку с деньгами. В спальне стоял великолепный ореховый шкаф из гарнитура. Его полированная поверхность так и напрашивалась, чтоб ее погладили рукой. Я всегда был равнодушен к современной мебели, а тут прозрел вдруг и залюбовался шкафом:

— Где ты его взял?

— Молчи, тут один большой начальник отказался от мебели, а я перехватил его!

Димка подумал, посмотрел мне в глаза, взял меня за руку и спросил:

— Ты мог бы сделать для меня одно дело?

— Какое?

— Вот какая будет к тебе просьба: привези мне, пожалуйста, из Москвы хорошие рисунки…

— Что за рисунки?

— Рисунки для выжигания по дереву.

— Зачем они тебе, ты и так хорошо выжигаешь?

— Ты не понял меня. Видишь шкаф? Я хочу выжечь на нем видочки.

Таежный поселок. Столовая, к вечеру преобразуемая в ресторан. Признаки ресторана проявляются в кабацких драках, сквернословии и фамильярности, с какой обхватывают за стан официанток, разодетых, как невесты, по случаю перерождения этой столовой в ресторан.

В углу стоит оркестрион в чехле. К ресторану готовятся, как к балу. Появляется директор в белом халате, похожий на ветеринара, и торжественно снимает чехол. Оркестрион хриплым голосом изрыгает негритянскую мелодию. Время от времени к оркестриону подходят одинокие девы-нимфоманки. Они преклонного возраста, с густо наложенными румянами морковного цвета и приделанным к голове шиньоном, похожим на мельницу, на которую ушел целый день в парикмахерской.

Заглянул в такой ресторан поздно вечером бродячий фотограф, заехавший в эти края в надежде на удачу. Ему негде ночевать и надо как-то убить вечер. Было накурено, как в бильярдной. Желая станцевать в этом дыму, усугубленном кухонным чадом, девы, как дань, бросают пятаки в щель, захотев услышать что-нибудь новое. Но, кроме одной негритянской мелодии, оркестрион ничего не может извергнуть и глотает пятаки, как прожорливый пеликан. Около него возится ветеринар с отверткой в руке и каждую минуту давит на клавиши, а он снова замолкает и глотает монеты.

Официантка, гибкая и плоская щука в короткой юбчонке и в кружевном колпаке, лавировала между столов, как танцовщица, держа мокрый поднос на ладони, в три этажа заставленный тарелками и салатницами.

Вдалеке, хорошо видный в дыму, сидел лесоруб в яркой сорочке цвета ядовитого шафрана, напоминающего цветущую сурепку. Эти рубахи из нейлона окрашивают для низшего класса в самые неожиданные вульгарные цвета, начиная с фиолета и кончая йодом.

Фотограф подсаживается к желтой рубахе и наблюдает. Лесоруб весь растатуирован, как папуас. На груди церковь, не то кремль, на руках заезды, солнце, голуби; на предплечьях кинжалы, увитые змеями, и русалки с рыбьими хвостами и остроконечными плечами. У него каменные челюсти и редкий ерш на голове. Белые рассеянные глаза безумны, словно белены объелся. На дубленом изможденном лице выступают огромные синие зубы гориллы, похожие на гребень, найденный при раскопках.