Леонид Жуков - Злая фортуна

В Адлере действует еще одна пружина — приманка похлестче всякого моря. Это рынок. На рынок бегут, как на пожар. Если вы увидите толпы, напоминающие ночное шествие клоаки — так называемой театральной Москвы, — знайте, поблизости рынок! С рынка движутся амфитреи с облупленными ключицами и глупыми голубыми глазками, тащат кошелки с огурцами, которые уничтожают, как коровы сено. Но не только огурцы здесь пользуются спросом, с рынка волокут самые ненужные товары, которые не достать в деревне: резиновые сапоги, буквари, чайники, свечи.

На рынке торгуют жадные хохлы и армяне. Эти сквалыги, в скупости своей дошедшие до аскетизма, пользуются дурью приезжих и так взвинтили цены на зелень, что ее никто не покупает. Армяне не падают духом, протирают платочком каждое яблоко, будто сами производят их на свет. И все же толпа спешит туда, как мотылек на свечу. Ей невозможно заткнуть рот, стадные привычки сильнее стихийных бедствий. Зеленые яблоки, которыми в деревне бросаются, потому что они рот вяжут, здесь лихо сбываются, как запретный плод. Ка рынок съехалось столько машин, сколько не набирается на горкомовских семинарах. Владыки машин стоят за прилавком и разложили товар.

Алые помидоры, похожие на китайских красавиц, навалены пирамидами. Стеклянный виноград с подрумяненными щечками разложен тяжелыми гроздьями, как в натюрмортах фламандцев. На фоне черной «изабеллы» с белым налетом желтеют нежные груши с пчелками, сонно влипшими в мед. Плюшевые персики, похожие на щеку неаполитанки, сладострастно манят и просятся в рот. Тяжелые арбузы с красной мякотью, напоминающей пасть молодого барина, охватывающую баранью котлетку, мрачно навалены горой, как мертвые зебры, усеявшие плато после налета браконьеров.

У входа на рынок сидит безногий моряк с ящиком, подвешенным на шее, и гадает. В одной руке держит волнистого попугайчика, другой ссыпает мелочь в карман. В сотах ящичка туго набиты свернутые билетики. Моряк подносит попугайчика в расслабленной руке к сотам. Попугайчик прогуливается по билетикам и бойко выдергивает один. Билетик падает к ногам моряка. Моряк презрительно отворачивается от билетика и предоставляет возможность подобрать его самому гадающему.

Легкомысленные девки и глупые парни стоят в очередь к моряку, как за билетами в кино. Двадцатикопеечные монеты сыплются ему в карман, как мука на мельнице. Породистое лицо моряка с крупным носом изрыто оспой, насмешливо и таит в себе скрытую ненависть к этим людям. Он брезгливо отворачивается в сторону, чтобы не видеть молодых дикарей, получивших образование в современных школах.

Подобрав билетик, девки отходят в сторону, разворачивают его и читают, заслонив рукой, чтоб подруги не подглядывали. Текст отпечатан на пишущей машинке. Во всех билетиках фигурирует удачное замужество и долголетие. Но попадаются и такие, где сказано: «Станешь космонавтом!»

На автобусной остановке под навесом от дождя сидел отец Николай, самозванец и религиозный фанатик. К церкви он не имел никакого официального отношения, но неподдельно играл отца церкви и был исполнен любви и преданности к делу. Был неопрятен, застенчив и подслеповат. Отпустив запущенную бороду с проседью, лицом был бледен и аскетичен. Обиды, нанесенные мирянами, переносил скрытно и терпеливо, носил детские очки. На голове у него была старая москвичка. В долгополом пальто, в валенках с калошами, найденными на чердаке в листве, он напоминал глупого сельского учителя и не расставался с хозяйственной сумкой. С этой сумкой он и сидел на лавочке, чувствуя себя отрезанным от мира. Вокруг него собрались бабушки и получали неведомые советы, вроде индульгенций.

Вдруг на остановке появился бандит Баклаженко, у которого на уме была одна дьявольщина. Он принадлежал к тем неудачным от рождения людям, которые могут быть счастливыми, лишь совершая поступки, приводящие их на эшафот. В светлой шелковой сорочке и в модном галстуке, он весь светился добротой. Холеный, с длинными золотистыми волосами, как херувим, и яркими губами, как у рака, он умеет излучать такой божественный свет глазами, что за ним, как за вожаком, идут на край света самые гадкие девки. Он украл икону, продал по дешевке под горячую руку и собрался ехать к Далю, чтобы напоить его и обокрасть.

Даль красил губы свеклой, а волосы, пришпиленные булавкой, — черной гаммой. Даль делал страшные глаза, как вещатель химер, и гипнотизировал жертву вроде картонного Черномора, который не опасен в сказке и которого не боятся дети. У него всюду были развешаны цыганские шали и блестящая фольга. Среди них он терялся, как питон в джунглях, и неподвижно смотрел обведенными глазами, не сулящими ни гроша. Принимал он в шелковом халате и поднимал брови, как арлекин. Изо рта его, напоминающего могилу, воняло мятой, а уставшие глаза, выстрадавшие чрезмерно много, уже таращил по привычке.

После того как шпана бросила его в реку холодной осенью, он все же не отрекся от привычки кокетничать. Тому виной подмостки, на которых он вырос с младенчества. По комнате его свободно летал щегол. Даль накрыл счетчик платочком, чтобы щегла не убило током.

Однажды Эдуард Даль пробежал в сумерках по безлюдному вокзалу в черных очках и напугал собаку…

Баклаженко был между двух огней и не мог решить, кому отдать предпочтение — Далю или о. Николаю? Он кривлялся и подмигивал, указывая на о. Николая, ему хотелось потрогать его руками. Теряясь в замешательстве и раздумывая, он отошел в сторону и, разливаясь в удушающей улыбке, стал замышлять дерзость. Боясь, что Даля нет дома, он не захотел рисковать и терять о. Николая. Лучше иметь синицу в руке, чем журавля в небе. Лицо его сияло, глаза излучали бесов.

Вот он загребущей рукой отстранил мешавших бабушек и решительно направился к о. Николаю. Сказал ему тихо и ласково:

— Отец Николай, здравствуйте! — и сунул ему огромную руку, способную задушить Голиафа.

Отец Николай растерялся, как агнец, которого тащат на жертвенник, и робко протянул ему свою ладонь. Баклаженко нежно взял ее в свои лапы, как одуванчик, согнулся пополам и приник к ней губами.

Никто не ожидал такого необычного разрешения аккорда! Несколько минут бабушки переваривали этот сон, как Симон и Филипп, потрясенные чудесным ловом рыбы. Потом все разом подошли к разбойнику и молвили:

— Молодой человек, какой вы хороший!

Первая майская зелень робко окропила деревья в парке. Карликовый кустарничек на газонах, аккуратно подстриженный, вымыт дождями и усыпан бисером ярких треснувших почек цвета медянки. Денек выдался солнечный. Синее небо и чистые тротуары дышали свежестью. В теплом воздухе разлился аромат клейких листочков. Жаркие лучи солнца пригревали лавки по бокам аллеи. Стволы в зеленых кружевах и пестрые сетки теней на дорожках баюкали и манили в уединение. Парк оживился, оглашенный пением птиц. Они бойко рассказывали о счастье и призывали к смелости.