Борис Минаев - Ковбой Мальборо, или Девушки 80-х

Вывих оказался небольшой. Рабинович даже мог ходить, но недалеко и осторожно.

Каратист-одноклассник Тимофеев тоскливо оглянулся вокруг себя.

– Хорошо тут у вас! – завистливо сказал он. – Глинтвейн варите, салат делаете, все дела.

Видимо, его подружка, медленно выходящая из депрессии, все еще спала беспробудным сном. А возможно, лекарство, которое она приняла, было не таким уж заурядным. А возможно, это было даже не лекарство.

– Ребят, а можно, я к вам приду? Новый год мы с ней встретим там, у себя, и потом я к вам приду? – умоляюще произнес Тимофеев.

…Ему, конечно, разрешили.

Наконец девицы приступили к самому главному. Радлова вылила в кастрюлю три бутылки вина, зажгла плиту и поставила кастрюлю на маленький огонь. Все восхищенно собрались кругом и смотрели на процесс.

Поэт Рабинович достал из кармана пальто привезенную из Москвы бутылку водки.

– Может, старый год проводим? – ласково сказал он.

Но Радлову и Ермолаеву нельзя было отвлечь от глинтвейна.

Раздался резкий запах горячего вина, и они стали бросать в кастрюлю все – дольки мандарина, корицу, гвоздику и жженный на ложке сахар. Радлова размешивала варево, иногда пробуя его, и при этом смешно дула на ложку.

Все тут же стали орать какие-то глупости.

Рабинович читал стихи.

В этот момент открылась дверь, и вошел Иван Дроздов с собакой и девушкой в синих колготках. Собака страшно залаяла, а девушка опять на нее страшно заорала. Здоровенная овчарка поджала хвост и быстро легла под стол. Дроздов начал руководить приготовлением глинтвейна.

– Девчонки! – громко и важно сказал он, не сняв даже дубленки. – Да что же вы делаете? Сахар добавляют потом! Сейчас водку!

Он взял бутылку и тупо вылил в кастрюлю почти половину. Стало тихо. Рабинович побледнел и сказал, что он не пьет сухого вина.

– Да ладно! – отмахнулся Дроздов. – Я еще потом достану. Главное – это правильный вкус.

Радлова же настолько остолбенела, что не могла даже говорить, не то что ругаться.

Еще до Нового года пришел каратист Тимофеев со своей слегка замедленной в движениях девушкой.

Он сразу залебезил и попросил накормить девушку салатом, «а то она целый день уже ничего не ест». Радлова недовольно отложила миску салата, и девушка с аппетитом, молча и сосредоточенно приступила к поглощению пищи.

Места в комнате стало уже не хватать.

Я выпил немного водки и окончательно обалдел.

Лица, руки, глаза, окна, двери и даже главные мгновения моей недолгой жизни – все весело кружилось перед глазами.

Мне хотелось немедленно лечь, но было стыдно перед Радловой.

– Послушайте, – сказал я, – сейчас самое подходящее время для Нового года. Потом будет уже хуже. Давайте встретим его сейчас. Куранты отсчитаем сами. Все равно телик не работает, я проверял. А часы врут. Какая разница? А? Давайте?

И вот тогда Радлова начала разливать глинтвейн.

Она делала это медленно, стараясь не пролить ни капли.

Все взяли свои посудины – кто чашку, кто стакан – и выскочили на улицу.

– Один! – сказал я тихо.

– Два! – заорали Радлова и подруга Ермолаева.

– Три! – поддержали их Иван Дроздов с девушкой и собакой.

– Ребят, подождите! Можно, я прочитаю стихи? – закричал поэт Геннадий Рабинович. – Все равно все понарошку, давайте сделаем паузу.

Его кинули в сугроб, и он неожиданно затих.

– Четыре! – заорали все хором, и громче всех – девушка под кайфом, которая пришла вместе с Тимофеевым.

– Пусть все у всех будет хорошо! Пять! – закричал я.

– Пусть у меня не будет депрессии! Шесть! – завизжала девушка, которая была с Тимофеевым.

– Пусть мне дадут черный пояс! Семь! – закричал Тимофеев.

– Мир во всем мире! Восемь!

– Всё, всё, хватит пожеланий! – крикнул из сугроба Рабинович.

– А как же вы? – спросил я Радлову и ее подругу Ермолаеву.

Девушки молчали, недоуменно глядя друг на друга.

– Глинтвейн остынет! – крикнула Радлова. – Считай!

– Девять! Десять! Одиннадцать! – закричали все хором.

– Стойте, стойте! – крикнули мужчина и женщина из соседнего номера. – Подождите нас!

К нам подбежали еще люди из других коттеджей. Но я уже махнул рукой.

– Двенадцать!

Начались крики ура, поцелуи – и я медленно, тихо и маленькими глотками выпил этот быстро остывающий глинтвейн. Ничего вкуснее в жизни я потом уже не пил. Нигде.

бубнил поэт Геннадий Рабинович [2] Стихи Владимира Салимона. .

Тимофеев и его девушка прикорнули на диванчике. Подруга Ермолаева и ее мальчик Сережа целовались в ванной (уже около часа). Иван Дроздов, зиц-председатель, с девушкой и собакой, пошел в номер к каратисту, предварительно строго спросив у меня, есть ли там горячая вода.

Оля слушала Рабиновича, как зачарованный странник.

– Пошли погуляем? – спросил я шепотом.

Мы вышли в лес с Леной Радловой и медленно побрели по тропинке, скрипя снегом.

– Ну что? – задал я свой самый глупый вопрос. – Как настроение?

– Я счастлива… – просто ответила Радлова. И без перехода добавила: – Только ты это, Лева, уезжай прямо с утра…

Я сделал вопросительное лицо.

– Ну видишь, тут все равно ночевать негде. Народа слишком много.

– Слушай, Лен. А если я не хочу?

– Ну мало ли, что ты не хочешь… Не порть мне настроения, пожалуйста.

И мы надолго замолчали.

– Ты какая-то слишком прямая, – сказал я, когда мы уже подходили к корпусу.

– Как доска?

– Нет. Как электрический провод, – сказал я и попытался ее обнять.

– Давай на веранде посидим, – тихо попросила она. – А то холодно, из носа течет.

– Ну ладно…

Мы вошли на веранду. Она села в кресло, а я на подлокотник.

Подлокотник мгновенно сломался.

Радлова захихикала.

– Не везет тебе сегодня…

Но она все же была настроена целоваться, это я понимал.

В этот момент в соседнем номере, где жили взрослые мужчина и женщина, женский голос отчаянно зарыдал. Рыдания были настоящие, не туфта, это я сразу понял и испугался.

– Ой… – сказала Радлова и отодвинулась.

Я замер. Я напряженно думал, что же означает этот момент в моей жизни. Почему именно сейчас эта женщина зарыдала.

А она продолжала рыдать и рыдать.

– Может, выпила лишнее? – спросил я шепотом..

– Да нет… – прошептала Радлова. – Это что-то не то.

– Постучаться?

– Да нет, погоди…

Мы сидели в темноте и слушали эти душераздирающие звуки.