Борис Минаев - Ковбой Мальборо, или Девушки 80-х

Наконец парочка вышла на веранду. Мужчина молча закурил. Она продолжала всхлипывать.

Оба были в свитерах, но в тапочках на босу ногу.

Нас с Радловой они не заметили.

Наконец женщина дрожащим, звенящим, полным страсти и отчаяния голосом сказала:

– Знаешь что? Я тебя просто ненавижу.

Потом она вошла обратно в комнату и хлопнула дверью.

– Кошмар! – сказал мужчина и не пошел за ней.

Потом он увидел нас.

– Ребят, вы нас извините, пожалуйста… Тут такое дело…

– Извините вы нас. Мы тут случайно оказались, – сказал я примирительно.

Радлова враждебно молчала.

– Я ей ничего плохого в общем-то не сделал, это у нее просто нервы. Извините, что испортили вам Новый год. Ну вот… такие дела.

Он накинул какой-то ватник, что висел на веранде, сунул ноги в чужие валенки и зашагал куда-то в ночь.

– Я теперь целоваться не могу… – прошептала Радлова. – Извини…

– Пойдем свечку зажжем, – сказал я. Я знал, что Радлова привезла из дома свечи.

В номере вкусно пахло глинтвейном. Все спали.

Мы зажгли свечку и долго сидели над ней, просто взявшись за руки. Целоваться больше в эту ночь даже не пробовали.

Вера Брезикайте (1962 г. р., русская, не замужем, из семьи военных, член ВЛКСМ с 1979 г.) родила первого ребенка по советским меркам довольно поздно, то есть в 28 лет, и в консультации ее сразу записали как «старородящую», что вызвало ее глубокое изумление (переходящее в сильный гнев).

Всем знакомым (ну почти всем) она об этом рассказывала с саркастическим смехом, однако на нее смотрели странно, советовали не волноваться и говорили, что вообще это «пустая формальность» и что обращать внимания не следует.

Ну не следует так не следует…

Рожала она тяжело, непросто рожала, хотя беременность переносила легко и с песней. Но девочка родилась здоровая, тяжелая (3670), так что все эти мучительные довольно часы: сильные схватки, угрюмство санитарок на следующий день, постродовая боль и тяжелое забытье после, а также другие сложные моменты – они как-то забылись, и осталось лишь ощущение, что «да, было непросто», но с другой стороны, просто и не должно было быть – чего ж тут простого?

…Когда ребенку исполнился год, задумались о том, что хватит сидеть в городе, надо выезжать «на природу».

Сережа поехал по Ленинградскому направлению, завернул в Фирсановку, где когда-то снимали дачу его родители, и нашел этот дом. Дом был большой, двухэтажный, зимний, с садом, теплым туалетом и водопроводом, дорогой, но они быстро нашли выход – снять его на две семьи, и не на лето, а на целый год.

Подруга Лена Коноплева тем летом тоже родила (мальчика) – и теперь тоже томилась в своем Теплом Стане, на девятом этаже блочного дома. Это была золотая идея – вдвоем легче, вдвоем дешевле, вдвоем веселее.

Главное – не ссориться.

…И они, конечно, не поссорились. Не поссорились ни разу: ни когда у ребенка Коноплевой пошла густая сыпь по всему телу и она ходила вся на нервах из угла в угол, не зная, как быть с врачом. Не поссорились и тогда, когда муж Брезикайте сильно выпил на дне рождения одноклассника и не привез обещанных бумажных подгузников (а обещал три коробки).

Ну, словом, были такие моменты, когда хотелось побыть одной и пережить случившееся.

Но их было мало.

Больше было как раз других моментов.

Поздний медленный завтрак на застекленной веранде, где было довольно холодно, выходили даже иногда в верхней одежде, подруга Коноплева где-то на чердаке нашла настоящий ватник, отстирала и щеголяла в нем – да, в верхней одежде, но при этом в тапочках на босу ногу и в ночных рубашках, растворимый кофе, медленные разговоры о том, как прошла ночь, что будет сегодня, и вот эти замерзшие деревья за стеклом – медленно оттаивающие ветки, выпускающая пар земля, запотевающее через час их медленного сидения оконное стекло, потом последние в этом сезоне снегири, скачущие в поисках семечек, они бросали им эти семечки прямо на землю, не имея нормальной кормушки (пластиковых бутылок тогда еще не было в ходу), ходьба по участку в резиновых сапогах, книги, а ты что читаешь, а я вот это…

Здесь было совсем другое время, чем в Москве, как будто стеклянное, серебряное как вода, до краев наполненное событиями. Переехали они, кстати, даже не дожидаясь лета, прямо в марте, как только нашли вариант.

Коноплева ей говорила:

– Ну вот смотри, Брезикайте… Сидела бы ты на даче одна. И думала: а че там мой муж делает? Правда ведь? А теперь ты сидишь со мной тут и ржешь все время. Даже и мыслей таких нет. Правда ведь?

Они смеялись, глядя друг на друга.

Медленно пили свой растворимый кофе.

И хотя они его берегли, он быстро кончался. А кофе в зернах в Москве давно пропал. Не говоря уж про Фирсановку.

Вообще пропадать стало многое.

Они иногда вспоминали подругу Шмелеву, которая успела родить троих, и теперь ей как многодетной матери полагались два, что ли, килограмма гречки в месяц, тушенка, зеленый горошек, еще там что-то – в специальном магазине, по удостоверению, а еще она могла по удостоверению брать что-то без очереди, то есть подходить прямо к продавщице и брать без очереди, но это было опасно – люди в магазинах были тогда настолько озверевшие, стоявшие, например, за сахарным песком часа по два, что могли запросто убить неизвестную наглую девку, совавшую им под нос какие-то свои бумажки на троих детей.

Один такой случай Шмелева рассказывала им, приехав на дачу в Фирсановку, погостить на пару-тройку дней, со всеми тремя своими детьми:

– Ну я, короче, подхожу к прилавку, говорю – я многодетная, дайте мне, пожалуйста, две пачки дрожжей (блины хотела делать) и муки три кило, тут выходит такая, ну знаешь, с белыми глазами совершенно: сука, у нас у самих двое, нарожала неизвестно от кого, я думаю, ну че, в глаза ей вцепиться, что ли, но, думаю, нет – я ж в магазин с детьми пришла, ну что они подумают?

– И чего? – затаив дыхание, спрашивала подруга Коноплева, которая очень тяжело переживала подобные рассказы.

– Ну че? Плюнула и пошла. А про себя думаю: да чтоб ты сдохла, тварь белоглазая.

– Не… – говорила Коноплева после некоторой отдышки. – Я бы так не оставила. Я бы милиционера вызвала, не знаю, еще кого-нибудь. Я мать, я в своем праве. Не, так нельзя.

– Ну вот вырастет твой, будешь с ним по магазинам ходить, тогда поглядим, – миролюбиво заканчивала разговор приехавшая в гости Шмелева.

Но вообще о такой ерунде старались не говорить, не портить настроение.

Гости – это ведь было целое событие в Фирсановке. К ним готовились, их ждали.

Привозил их, как правило, Миша Коноплев на родительских «Жигулях».

Думали, чем и как угостить, подать на стол, что первое блюдо, что второе. Чаще всего выручали ножки Буша, картошка с тушенкой, частик в томате, куда можно было накрошить первый зеленый лук, и получалось неплохо, соленая квашеная капуста с рынка.