Александр Карнишин - Детство Сашки [СИ]

Забор был тоже из кизяка. Высокий, с улицы, которая шла ниже сада, перепрыгнуть через него было бы нелегко. А еще по верху блестело битое стекло. Хозяйка сразу предупредила, что по забору — битые бутылки, и поэтому надо ходить через калитку и по дорожке.

Справа от тропинки, недалеко от забора, был душ. Это была такая деревянная конструкция, как козлы для строителей, обтянутая по сторонам мутным полиэтиленом (от теплички осталось — говорила хозяйка). Сверху был примотан толстой стальной проволокой широкий плоский бак, в который заливали воду тем же шлангом. За день вода нагревалась так, что к вечеру была почти горячей. Вдоль стены дома тянулась открытая веранда — только от дождя скрыться. Там стоял длинный узкий стол и лавки, и там можно было собираться и ужинать всем вместе темными крымскими вечерами, поставив посередине стола старую керосиновую лампу, пламя в которой колебалось, и от того на темную стену зелени падали шевелящиеся страшные тени.

За калиткой и забором была кривая и узкая горячая и жаркая, ограниченная с двух сторон такими же заборами и задними стенами домов улочка, по которой можно было дойти до настоящей асфальтированной дороги, а уже оттуда спускаться вниз к морю. Это только от калитки оно казалось совсем близко. А на самом деле идти до него было не менее получаса. Но к морю идти было легко, потому что шли туда утром, по прохладе, да еще под уклон. А вот подниматься домой…

Но Сашке все равно нравилось, потому что он любил лето и солнце, и жару, и море, и зелень, и вообще юг.

…

— Мальчик, тебе чего?

— Вот ту пластинку!

— Она дорогая, два рубля пятьдесят копеек. У тебя есть деньги?

— Вот! Мне папа дал. На эту пластинку!

Дома у Сашки стояла «Ригонда» — такой большой агрегат на четырех высоких тонких ножках. Агрегат этот ловил радио. И даже всякие «голоса» по нему было слышно. Только никто почти не слушал, потому что было не интересно. Просто знали, что вот тут, если повернуть большое колесо, будет «Радио Свобода», а вот здесь — «Би-Би-Си». На самом деле радиолу включали практически только для пластинок. Потому что не так давно купили телевизор, и все новости теперь были из телевизора.

Пластинки были старые, еще привезенные со старой квартиры. Толстые, тяжелые, хрупкие. Сквозь шорохи от потертости пробивались голоса, и можно было подпевать хором:

И еще были пластинки с иностранной музыкой. Там японцы пели без слов какой-то вальс.

И еще были классические.

Папа рассказывал, смеясь, что когда Сашка был совсем маленький и сильно орал, тогда включали вон ту, где Шаляпин поет про то, что

А новые пластинки были тонкие, и на одной стороне большого диска помещалось целых пять песен. Пацаны хвалились знанием песен, у кого больше есть. У Васьки родители даже выписывали «Кругозор», а там внутри всегда было несколько гибких прозрачных пластинок с новыми песнями. Но всякие девчачьи слушать было не интересно. Про любовь или там про цветы… Зато затерли чуть не до дыр, так, что игла больше не держалась на дорожках, а сразу съезжала в сторону, Высоцкого с его «Песней о друге». Ее просто нельзя было слушать молча. Надо было так же сурово выговаривать:

А тут папа сказал, что завезли большие пластинки в универмаг. Универмаг был один, поэтому все понимали, сразу понимали, в какой магазин и где и что. Вот Сашка и сорвался, выпросив денег и уговорив отца, что надо, надо обязательно покупать, потому что такой певец, такой певец…

— Ну, ладно, бери, — удивилась немного продавщица. — Все равно никто не покупает.

Странно, подумал Сашка. Эти взрослые ничего не понимают. Да Высоцкий — это же просто самое-самое лучшее.

Он прижал пластинку к груди и побежал домой. Это совсем близко. Сначала надо обойти тот дом, где универмаг, зайти во двор мимо рекламы нового фильма в Доме Культуры (вот еще куда надо отпроситься), потом пробежать мимо стола с настольным теннисом, мимо бетонной площадки с городками, мимо детской горки, мимо взрослого турника, мимо соседей-пацанов, рубящихся на пыльном поле в футбол…

Скорее домой, слушать!

А дома скинуть ботинки в коридоре, пробежать в носках в большую комнату. Мимо телевизора — в угол, где стоит «Ригонда». Поднять лакированную крышку, вынуть диск из цветного конверта, дунуть на него, держа за края аккуратно, сдуть пыль. Положить его на место, на рифленую резину, нажать кнопку включения. Вот, закружилось, завертелось… Специальной мягкой тряпочкой-фланелькой собрать пыль, которая не сдулась. Теперь посмотреть, нет ли чего на игле. Наклониться и посмотреть внимательно. Потрогать ее пальцем осторожно, прислушиваясь к постукиванию и шуршанию в динамиках. Вот теперь — на первую дорожку, и замереть в предвкушении.

Ш-шик, ш-шик, ш-шик, — шуршит игла по пустому месту, потом хватается за нарезку, влезает в звуковую дорожку, и из динамиков тихий голос под какое-то пианино:

Нет, это не то! Это какая-то ошибка! Сашка снимает иглу, переворачивает пластинку, ставит снова — так бывает, что на разных сторонах пластинки разные певцы. Тут опять начинается проигрыш пианино, а потом тот же негромкий голос:

Ну, нет же, нет! Высоцкий не так поет!

Из кухни пришел папа:

— Ну, что, купил?

— Это не он!

— Как — не он? Вот, читай, все правильно — Вертинский. Знаешь, какой он был знаменитый, когда тебя еще не было? Он и за границу уезжал, а потом все равно вернулся. Это очень хорошая пластинка.

Он подпевает:

— Пап, но…, — Сашка не знает, что говорить. Отец доволен. Пластинка крутится. Но это не Высоцкий! Что он скажет завтра пацанам?

— А вот то и скажешь, что знаменитейший певец. Вот, слушай!

Так и вышло, что Вертинского Сашка выучил наизусть раньше, чем Высоцкого.

— А теперь мы поедем на дачу, — радостно сказала тетя. И все поехали на дачу. У дяди был жигуль, в котором все поместились. Потом медленно, чтобы не поломать ничего, переваливаясь на колдобинах, мы доехали до дачи. За крашеным зеленой масляной краской штакетником стояли деревья, сверкали свежей зеленью выровненные по ранжиру грядки, а вдоль небольшого однокомнатного садового домика узкой клумбой цвели какие-то яркие цветы.