Леонид Бахнов - Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе [Антология короткого рассказа. Россия, 2-я половина XX в.]

Это было очень смешно — кошка со сковородкой и человек, прыгающий на одной ноге. Мы расхохотались. Кошка тоже засмеялась и, продолжая весело смеяться, закружилась по комнате, лихо размахивая сковородкой.

— Ну, хватит, хватит, — сказала ей наконец хозяйка. — Положи сковородку на место, а то опять разобьешь что-нибудь.

Собственно, это был городок-музейчик — такой весь из себя миниатюрный, разноцветный и кудрявый. Состоял он из одной улицы, огромного парка с прудами-лебедями и дворца. Вход туда был бесплатный, а за выход брали рубль.

Захотелось и мне там побывать. Вошел я и иду по главной аллее. Гляжу, люди почему-то не гуляют, а стоят — по одному, по двое — и молчат или тихо шепчутся. Например, стоит женщина около щита с огромным плакатом и как будто спит с открытыми глазами. А на плакате изображено ее лицо с таким же точно выражением. Еще прошел мимо пары — мужчина у женщины вынул одну грудь из платья и целует, а она закрыла глаза и блаженно улыбается. Я хотел вернуться и рассмотреть поподробнее — думаю, может, показалось, но постеснялся все-таки.

Дошел я до дворца на зеленой горке. К нему вела белая каменная лестница. Посетители здесь стояли особенно густо, но никто не решался ступить на лестницу. Остановился и я — наверно, думаю, запрещено подходить к самом дворцу, потому что кирпичи с него падают.

Стоим так и смотрим. И вдруг все зашевелились, и, как ветер в сухих листьях, зашелестело: «Император!.. Император!..» Я сначала ничего не понял, а потом посмотрел туда, куда все глядели, и увидел его. Павел I вышел из-за угла дворца и теперь медленно шел вдоль его фасада. Он был весь в черном и в черных чулках, только лицо, парик и перчатки были белые. Он тяжело опирался на палку и выглядел больным. Когда дошел до лестницы, остановился, погрозил нам сверху палкой и дальше пошел. Через минуту он скрылся за другим углом...

«Вот повезло так повезло — думал я, возвращаясь по главной аллее, — такое увидеть, да еще всего за рубль!»

При выходе я протянул служителю металлический рубль.

— Пять, — твердо сказал служитель.

— Как пять, когда ведь вот написано, что рубль! — возмутился я.

— А сегодня пять, — сказал он, и в голосе его чувствовалось нетерпение.

— А за что же еще-то четыре? — спросил я.

— А Павел Первый вам что, ... собачий?

— Нет, конечно, не ... собачий, — вынужден был согласиться я и, поскорее сунув ему пятерку, ушел пристыженный.

— А вы чего тут рассиживаете, когда все бегают?

Это был инструктор по бегу. Он остановился около нас, а мимо пробегали в трусах и потных майках его подопечные. Они только что преодолели крутой подъем и шумно дышали. Инструктор тоже запыхался. Похоже, мы были для него предлогом остановиться и немного передохнуть.

— А мы из другой группы, — сказал я насмешливо.

— Из какой вы группы? — спросил он строго.

— Из высшей. Как видите, мы уже сидим, а вы все еще бегаете. Он смешался. Но тут подбежал еще один инструктор и шепнул первому на ухо — так, чтобы мы услышали:

— Отойди подальше, они сидят на мине.

Слышал звон, да не знает, где он, подумал я. Но товарищ Б. запаниковал. Нервы не выдержали.

— Давайте сядем вон там, на горочке, — предложил товарищ Б. и уже начал подниматься.

— Сидите, — сказал я твердо. — Сколько времени?

Товарищ Б. посмотрел на часы:

— Без пяти двенадцать.

— Так вот, уважаемые, — сказал я, обращаясь к инструкторам, — через пять минут вы узнаете, где именно находится мина.

Они переглянулись и побежали. Ровно в двенадцать раздался страшный грохот — это взлетел на воздух железнодорожный мост. Мы с товарищем Б. разделись до трусов и, став совершенно неузнаваемыми, побежали в другую сторону.

В домоуправлении попросили меня навести критику на некоторых жильцов, которые при входе в подъезд не снимают галош. Поколебавшись, я согласился и попросил выписать мне красок, поскольку собирался рисовать цветные карикатуры. Мне обещали.

И вот как-то сижу я вечером дома, и раздается звонок в дверь. Открываю — и входит техник-смотритель с ведром.

— Вот краска, — говорит он, ставя ведро у порога. — Мы положили перед входом в подъезд специальный коврик, а вы поливайте его ночью краской. Если кто не снимет галош, мы его узнаем по следам.

— Помилуйте, — говорю я, — это совсем не то, о чем вы меня просили. Одно дело — искусство, а это же физическая работа!

— А вы не брезгуйте общественными поручениями. Нам ведь ничего не стоит вас выселить, хотя бы вы и снимали галоши.

Я вообще не ношу галош, я просто разуваюсь внизу. Но это детали.

— Я художник, а не маляр, — сказал я гордо, гадая в то же время, может ли он действительно меня выселить или нет.

— Ну что ж, гражданин художник, покажите в таком случае вашу сегодняшнюю прописку.

Он очень уверенно это сказал. Он уже наверняка знал, что я сегодня не ходил в милицию. То есть он не мог не знать этого, поскольку каждый вечер получал сводку о прописке всех жильцов своего участка.

— Я сегодня не успел. Закрутился, знаете ли...

— А на той неделе в среду вы тоже закрутились? И в прошлом месяце, двадцатого?.. Ну, дак как?

Это было посерьезнее галош.

— Хорошо, оставьте краску.

Я подумал, что завтра с утра схожу в милицию, повинюсь, пообещаю впредь не пропускать ни одного дня, а после этого пошлю техника-смотрителя на ... Вместе с его краской. Какое мне дело до чьих-то галош, я-то их не ношу!

— Осватенго! — крикнул грозно индеец, нацеливаясь копьем мне прямо в грудь.

— Да, да, осватенго, — поспешил согласиться я.

А вдруг все наоборот, подумал я и облился потом от страха. А что, если нужно как раз отрицать это самое «осватенго»?.. Но индеец, видимо, удовлетворился моим ответом и опустил копье.

— Прошу, — сказал он и пригласил жестом к костру.

Гологрудые женщины, сидевшие у костра, потеснились, освобождая нам место. Некоторое время мы молча ели какую-то ящерицу, запеченную на углях. Поев и вытерев об ляжку ближайшей женщины свои ладони, индеец спросил:

— Ну, как там у вас, в России?

Как там у нас, в России, я и сам не знал.

— Да все так же, — ответил я.

— Это хорошо, — сказал индеец, раскуривая трубку. — Осватенго.

Ну, и слава богу, подумал я. Как бы там ни было у нас, в России, а здесь пока мне хорошо. Осватенго.

Я пошел по грибы и наткнулся в лесу на немецкого автоматчика.

— Гутен морген, — сказал я и замер.

Немец даже не пошевелился. Он держал автомат на изготовку и смотрел куда-то поверх моей головы. Я постоял-постоял и наконец понял, что это не живой человек, а памятник. Я подошел и потрогал его. Похоже, что памятник недавно покрасили. Как в парках каждый год красят статуи пионеров с горном и спортсменок с веслом. Ну и стой, подумал я и пошел дальше. А дальше уже не было грибов. Странным все это мне показалось.