Леонид Бахнов - Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе [Антология короткого рассказа. Россия, 2-я половина XX в.]

«Это же Лина с двухвосткой!» — понял я.

Никогда, никогда я не видел, чтобы двухвостка так светилась. Это была ярость, безумная, испепеляющая ярость!

Огни все удалялись — четыре красных и рядом ослепительно белый. Перед самым поворотом белый огонь как будто взорвался и рассыпался тысячей серебристых блесток.

— Вот хулиганье, из ракетницы стреляют, — сказал кто-то за моей спиной, когда там, откуда я не мог отвести глаз, воцарилась полная темнота.

И приходит кошка, и стучит когтями, поднимаясь по ступенькам веранды.

— Брысь, серая, брысь!

Кошка плачет, глаза ее светлеют, светлеют...

— Не плачь!

— Глаза слезятся, — мяукает кошка.

Запираю ее в чулане. Она еще долго скребется в дверь.

К вечеру глаза слезятся уже у меня, из носа течет, дышать нечем. Мне дают теплое молоко с медом. Пол-кружки выпиваю, остальное прошу налить в блюдечко и отнести кошке в чулан.

Дышать все так же нечем. Ко мне зовут бабку-угадку. Она смотрит на меня прозрачными глазами — светлыми, светлыми.

— Душа твоя заперта в тесном чулане, — говорит она.

Река была горячей. Мост через нее не имел настила, одни лишь перила. Нам надо было перебраться. Так, чтобы на ту сторону и чтобы обоим.

Мы стояли на этой стороне, я криками отгонял людей, намеревавшихся прыгнуть в воду. Они отходили, ложились на песок, смотрели в небо.

В небе летала вата: сквозь черную дыру Солнца ввинчивался ветер и разгонял ватные клочья, как хлопья снега.

— Жаль, что песок, — сказала она. — Я бы потанцевала. На пуантах.

— А ты умеешь?

Я никогда не видел, чтобы она танцевала, хотя фигурка у нее вполне балетная.

— Во сне я танцую, — ответила она.

Я пошел в очередной раз пробовать воду, но в этот момент кого-то вытаскивали на берег. Сварившегося.

Люди на берегу ахнули. Смотрели они при этом почему-то на мост. Я тоже поднял голову — и оторопел: она стояла на перилах моста и явно намеревалась идти по ним на тот берег.

— Стой, куда ты?! — закричал я изо всех сил.

— В другую жизнь, — весело откликнулась она и побежала, полетела на пуантах...

Когда я открыл глаза, она была на той стороне.

— Я умею, умею танцевать... — донеслось до меня.

И она уже уходила, убегала, утанцовывала прочь от берега.

— А как же я?! — в отчаянии закричал я.

— ...когда река остынет... — прошептал мне ветер.

— Почему нельзя перед свадьбой фотографироваться вместе? — спросила девочка.

— Плохая примета, — ответила ее мама. — Или свадьбы не будет, или начнется такое, что лучше бы не жениться.

— Какое?

— Ну, например, ссоры или даже драки.

— Я никому не позволю со мной драться! — с вызовом сказала девочка.

— Кто дерется, не спрашивает разрешения, — ответила мама, прикрывая манжетой синяки на запястье.

— Я хочу, чтобы, когда я выйду замуж, у меня была дружная семья. Как наша. У нас ведь дружная семья?

— Дружная... — вздохнула мама...

Все так и вышло. Девочка вышла замуж, и у них с его и с ее родителями стала дружная семья. Большая семья. Перед регистрацией брака они даже сфотографировались все вместе, и карточку повесили напротив телевизора.

А потом в телевизоре началась война, и с фотографии вдруг исчезли все мужчины — как водой смыло. Вскоре их смыло и из жизни.

— Я умею удерживать самолеты, — сказала она и посмотрела на меня чудесными облачными глазами.

— Как удерживать? — не понял я.

— Ну, чтобы они не падали, — смущенно потупилась она.

Нам, как выяснилось, предстояло лететь вместе, поэтому такое ее умение оказалось весьма кстати. Надо сказать, это был год, когда одна за другой разбивались старые машины нашего самолетного парка.

Действительно, с полетом все обошлось, а приземлились мы в любовь. Мне часто приходилось летать, но я теперь был спокоен: она и в самом деле удерживала мой самолет, даже не находясь в нем. Вместе мы больше не летали, она ждала меня на земле.

Потом как-то летела она — не на моем самолете, не я прокладывал для нее путь. Приземлилась она благополучно, но вот на обратном пути допустила промашку — то ли забыла о своем даре, то ли не рассчитала сил... Нет, самолет не разбился, а совершил вынужденную посадку в Воронеже. Там она познакомилась с другим штурманом — в таком же мундире, как у меня, и через три месяца уже была за этим человеком замужем.

Мне пришлось расстаться с моей профессией — я не мог заставить себя даже войти в самолет, я знал, что без нее он разобьется.

Теперь я работаю носильщиком — в другом аэропорту, не хочу, чтобы товарищи надо мной смеялись. Мне трудно принудить себя смотреть на девушек, но иногда я все же это делаю. Недавно я слышал, как одна из них сказала своему спутнику: «Я умею удерживать мужчин на земле».

— Что у тебя в кармане? — спросила она.

— Да так, ерунда. Ключи, деньги.

— О, деньги! — оживилась она. — Пойдем в кино?

И мы пошли в кино и смотрели нашу жизнь — по отдельности, а во второй серии — вместе.

— Тебя ждет третья серия, — сказал я ей.

— Нас, — поправила она меня.

— Да, нас, — согласился я.

— А ты сегодня таял?

— Совсем чуть-чуть, — соврал я.

— Пошли есть мороженое, — проявила заботу она.

Ей кажется, что холод мороженого может замедлить мое таяние.

От мороженого у меня заболели зубы, а затем голова. Когда мы пришли домой, с моих ног натекла большая лужа.

— Не тай, пожалуйста, сегодня — я устала, — попросила она.

— Хорошо, не буду.

— Как здорово, что мы нашли причину твоего таяния и ты выбросил свое сердце, — сказала она, засыпая. — С ним бы ты давно растаял...

— Да, я бы давно растаял.

Когда она уже крепко спала, я разделся, извлек из нагрудного кармана сердце, вложил его обратно в свою грудь и лег отдельно, на диване. Полурастаявшей рукой я еще успел написать на чистой библиографической карточке: «КОНЕЦ ВТОРОЙ СЕРИИ».

В нашем городе все барометры показывают «ясно». Какая бы ни была погода.

Все улицы нашего города ведут на север. Даже если идти в обратном направлении, все равно на север попадаешь.

А еще у нас есть флюгера. Каждую ночь они собираются вместе и скрипят о чем-то своем, утром же дружно смотрят в разные стороны.

Часы у нас полдня идут вперед, полдня — назад. Дважды в сутки стрелки сходятся и умывают руки. Вода капает на мостовую. Злые языки говорят, что это часы плачут; однако с чего бы им плакать?

У нас не бывает происшествий. Наш город так и называется — Город Без Происшествий.

Недавно нас накрыли стеклянным колпаком. Иногда мы замечаем, что кто-то приходит на нас посмотреть. Кто-то большой. То ли Бог, то ли ребенок.