Леонид Бахнов - Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе [Антология короткого рассказа. Россия, 2-я половина XX в.]

Я прислушался к разумению своему, помолчал и наконец сказал:

— Да.

— Тогда бери.

Мне не хотелось брать ни свиток, ни палимпсест, поэтому я остановил взгляд на современных книгах. Обложки у всех были одинаковые — цвета пламени; надписей на них не было.

Я посмотрел на одну книгу, затем на другую, на третью, пока, глядя на очередную, вдруг не понял: это — моя книга.

И я взял ее из огня. Книга была совсем легкой, почти невесомой.

— Не могу тебе сказать, хороший ли выбор, — улыбнулся служитель своей пергаментной улыбкой. — Может быть, ты скоро сам узнаешь. А может быть, и нет. Что ж, забирай свою книгу. Только знай: с каждым твоим шагом она будет становиться все тяжелее и тяжелее. Постарайся ее донести.

Распрощавшись с радушными пергаментными служителями, я вышел из горы — прямо на улицу моего города. Книга наливалась свинцом у меня под мышкой.

«Скоро узнаю, что я выбрал», — подумалось мне.

Впрочем, читатель мой уже знает. Потому что держит в руках ту самую книгу.

Одна еще совсем не старая женщина, большая и теплая, как сказал бы мой приятель, решила полетать высоко в небе, но не за счет своего ума-разума (которого у нее, может быть, и не было вовсе), а за счет сексуальной страсти к людям, вызывающей сильные вибрации ее пухлого тела, столь сильные, что она могла взлетать неожиданно и резко, ни к селу ни к городу, пугая окружающих, вызывая суды-пересуды и даже подозрения.

Но для длительного полета необходимо было топливо. Много топлива. Поэтому она, предварительно плюнув на общественное мнение, хорошо плюнув и растерев, пришла рано утром на самую освещенную станцию Московского метрополитена, разделась донага и легла на спину, широко расставив ноги, прямо перед эскалатором, на котором люди вверх поднимались и могли сразу видеть эту удивительную растопыренную ню. Дежуривший в метро милиционер по непонятной причине ничего не сказал женщине. (Был ли он ее сообщник или сам имел дикую тайную страсть и не знал, к чему свою страсть приспособить, а поэтому внимательно перенимал опыт, остается за кадром.) Но самое странное, что люди, поднявшиеся на эскалаторе, дружно входили внутрь женщины. Все входили, все потворствовали! Мужчины и женщины, старики и дети. То ли им было интересно, что же находится в недрах этой сексуальной женщины, — что, мол, за жила золотоносная такая? — то ли надоел белый свет или не хотелось идти на работу, а желалось отсидеться в темноте, в теплой сырости...

Женщина пролежала часов пять. Раздулась неимоверно. К полудню вдруг резко завибрировала, взлетела, проломила потолок метро и выскочила наружу. От вдохновения она такие кренделя стала выделывать, что все прохожие останавливались и смотрели на нее в изумлении, разинув рты. Зрелище и впрямь было незабываемое. Чего стоил только ее один полушпагат с расставленными вправо и влево ягодицами. Тут же и инициативная группа образовалась и начала сшибать деньги. Такса установилась сама собой, но совали и больше, так как представители инициативной группы пылко поясняли: женщина не сумасшедшая, а просто дает благотворительный концерт, средства от которого будут отчислены то ли голодающим шахтерам, то ли голодным детям московских детдомов. Поэтому все совали без сожаления, с достоинством и с чувством глубокого удовлетворения выполняющих гражданский долг. Но даже когда совали, глазами все время стреляли на раздутую, ухающую в сладострастье женщину, исполняющую в небе замысловатые эротические па. В итоге сумму собрали огромную. О конкретной цифре можно лишь догадываться, но точно знаю, что огромную! К сожалению, я не знаю, что потом случилось с удивительной летающей женщиной — поймали, посадили? — или она расшиблась вдребезги, а возможно, сумела спланировать на березовый сучок где-нибудь за городом и сидит сейчас, переваривая впечатления и отрыгивая оставшихся в ее недрах людей.

Но самое главное, я не знаю, дошли ли деньги по назначению. Не знаю и никогда не узнаю. «Ах, вот оно в чем дело... деньги», — скажет умный. «Ах, ну... вот оно в чем дело, — деньги!» — скажет глупый. «Да от...бись ты!» — скажет мудрейший из мудрейших.

Поздним вечером или уже ночью, когда на улицах начинают выть собаки, мне становится не по себе от одиночества, несмотря на то что моя семья рядом со мной. Меня как бы кто перемещает в другое пространство. Иногда к Тому Сойеру, и я пугаюсь вместе с ним, ведь, по мнению Тома, собака воет к смерти хозяина. Однако какое мне, собственно, дело до неизвестного мне хозяина воющей собаки? Просто мысль о чьей-нибудь смерти, да еще в ночном мраке, покрывает кожу мурашками. Но чаще меня переносят куда-нибудь на свалку, где ветер свищет, собаки воют, все залито свинцовым светом луны, а кругом вскипают и вспыхивают самоцветы ада. Пейзаж жуток, но не отстранен от меня, я вписываюсь в него, как живая трепещущая ткань, которая сейчас будет разрушена, умерщвлена. И тогда я обращаюсь к тебе смешным, высокопарным слогом: «Солнце мое, Свет очей моих, увижу ли тебя еще раз? Ах, видела сегодня одно лишь мгновенье. Но и его было достаточно, чтобы ощутить кайф. Медленно тень... ах, лепетно жизнь... Я хочу быть возле тебя. Ах, жизнь, кайф... кайф... кайф. Образы, которые излучают твои эфирное и ментальное тела, окружают меня на каждом шагу. Сладко и горько жить в этом плену. Кайф... кайф-кайф...»

Знаете ли вы, что будет с металлическим цилиндром, который без проскальзывания катится по наклонной доске, лежащей на гладком столе? А что случится с цилиндром и доской, если цилиндр ударится о вертикальную стенку? А что будет с падающей вниз запаянной пробиркой, внутри которой сидит муха, в тот момент, когда муха начнет взлетать? А как навести бинокль на бесконечность? Знаете? Вы берете бинокль и подходите к окну. Наводите окуляры на еле видимые здания, и вдруг в одном настежь открытом окне самого отдаленного дома — почему-то это окно той самой квартиры, в которой живет ваша лучшая подруга, — вы видите силуэт. Вы напряженно приглядываетесь к бесконечности и видите, что это вовсе не силуэт, а она, ваша подруга. Абсолютно нагая, но при этом аккуратно причесанная. Она ходит вокруг торшера, кого-то соблазняя, потом подходит к окну, поворачивается спиной к подоконнику (вы видите ее круглые ягодицы, их очертание тождественно равно символу бесконечности, вы даже обалдеваете от этого маленького открытия) и ждет, покуривая, когда на нее набросится он. Кто он? Вы знаете 13-го и 41-го. А этот, возможно, 53-й. Руки ваши дрожат, вы же интеллигентная девушка с ребенком и мужем на руках, и больше не в силах смотреть в бесконечность. Вы опускаете бинокль, молчите, но кровь сильно бьется в ваших висках.